Три ипостаси государства

Государство — социальный арбитр

На это качество государства  в классической государствоведческой литературе обращалось меньше всего  внимания, хотя у Ф. Энгельса и В.И. Ленина есть положения об особой, по существу, арбитражной роли государства, которое, возникнув на базе классовых  антагонизмов, призвано обеспечить такой  порядок, чтобы классы ” не пожрали  друг друга и общество в бесплодной борьбе”[5], высказывания не о примеряющей, а об умеряющей эту борьбу роли государства[6]. Эти положения были высказаны попутно, их авторами не развивались, да и речь при этом шла о роли государства только в связи с  классовой борьбой. В советской  литературе, исходившей из принципиальной оценки роли государства как органа господства одного класса над другим (другими), концепция государства-арбитра, естественно, отрицалась. Появившаяся  в 60-х годах ХХ в. концепция общенародного  социалистического государства  не исключала его классового характера  и не ставила вопроса о социальном арбитраже государства (кстати, сама эта идея подвергалась критике, в  том числе и автором данной статьи).

В зарубежной науке концепция  государства-арбитра в обществе разрабатывалась довольно широко, появились  и ее варианты, например, об институте  президента как арбитра над другими  государственными институтами. Это  последнее нашло свое отражение  и в нормах некоторых конституций, впервые в отчетливой форме —  до французской 1958г. (впрочем, идеи “монарха-арбитра” существовали давно). Притом классовый  характер капиталистического государства, как правило, не отрицался, но оно  обычно признавалось таковым до отмены имущественного ценза и введения всеобщего избирательного права (признавался  также и классовый характер государства  в рабовладельческом и

феодальном обществах). К  тому же считалось, что какие-то элементы арбитража присущи и такому “классовому” государству.

В современных условиях (отчасти, как и в прошлом) роль государства  как арбитра связывается с  асимметричной структурой общества. классы, социальные и иные группы общества (например, профессиональные, возрастные), а также личности имеют свои собственные  интересы. Это выражается в понятиях “заинтересованных групп” и “групп давления” (вся заинтересованная группа или ее наиболее активная часть). В  общественном производстве и разделении труда, а также в общественном распределении положение каждой личности и заинтересованной группы таково, что она склонна отступать  от требований социальной справедливости и имеет повышенные притязания на долю общественного продукта, не соответствующую  ее вкладу и возможностям общества удовлетворить эти притязания. Отсюда возникает, во-первых, общественная необходимость  иметь арбитра, а во-вторых, общая  заинтересованность личностей и  групп в беспристрастном арбитре, который бы распределял (или наблюдал с правом вмешательства) общественные ценности (среди них обычно называют богатство, образование, здравоохранение  и др.) между различными группами и личностями. При этом некоторые  авторы на первый план выдвигают группы, у вторых доминирует личностный подход.

Поскольку государство, которое  по своей природе занимается “общими  делами”, приобретает функцию арбитража, в обществе возникает вторая линия  противоречий: борьба, соревнование между  группами давления за влияние на государственную  власть. В данном случае тоже не обходится  без компромиссов и случаев консенсуса противоборствующих сторон, что влияет на содержание арбитража государства. В целом же сторона или стороны, оказывающие наибольшее воздействие  на государственную власть, получают и наибольшие (в пропорции) социальные блага, распределяемые государством. При  этом не следует такое распределение  понимать слишком узко, как, например, дотации из государственного бюджета: речь идет об условиях самого общественного  положения, благоприятных или неблагоприятных  факторах жизнедеятельности I личностей  и общественных групп.

Для того чтобы смягчить непропорциональность распределения социальных благ, законодательство государства предусматривает определенные ограничения для одних и гарантии для других как общего, так и  частного порядка (например, пособия  по безработице или запрещение чиновникам в своей официальной деятельности подчиняться партийным директивам), но абсолютных гарантий корректности государственного арбитража нет  и при ограниченных ресурсах общества (а они всегда ограниченны), при  разной силе заинтересованных групп (а  они всегда неодинаковы) быть не может. Однако в нормальных условиях социальный арбитраж государства в большем  или меньшем масштабе все же осуществляется, чему служит и деятельность особых органов, призванных следить за соблюдением  правовых норм (конституционный суд, специальные арбитражные, общие  суды и другие органы).

В случаях особой остроты  борьбы противоборствующих сил социальный арбитраж государства может приобретать  специфические формы: введение чрезвычайного  положения, роспуск дестабилизирующих  общественный порядок организаций  и объединений, запрещение печатных изданий, митингов, демонстраций и т.д. Если эти действия совершаются на основе закона и при строгом соблюдении последнего, они не выходят за рамки  самоосуществления той ипостаси государства, которую мы назвали  социальным арбитражем.

Однако бывают “пограничные ситуации” (например, в случае военных  переворотов), когда государство, персонифицируясь в лице армии и имея цель —  не ввергнуть общество в состояние  хаоса, анархии, предотвратить его  распад, выступает не только в качестве арбитра, но и в другой своей ипостаси — легализованного, а иногда и  нелегализованного принуждения. С  юридической точки зрения, такой  переворот всегда противоправен, но с точки зрения общественного  мнения, он может быть не только целесообразен, но и необходим; рассматриваемый  с этой точки зрения, он может  быть легитимным.

Возможны и другие формы  искаженного или неполного арбитража, когда, например, государство, в целом  защищая интересы определенной социальной группы, прослойки, “номенклатурного класса” (или групп, “прослоек”, классов), в то же время ограничивает неуемные притязания определенных группировок  защищаемого слоя, чтобы таким  путем предотвратить худшие последствия  для защищаемой группы в целом. Частные  интересы не должны подрывать общих  интересов, ставить последние под  угрозу. В этом смысл социально  пристрастного арбитража.

Проблемы государства-арбитра  многосторонни, новы для нашей науки, а поэтому мало изучены. И опять-таки, подчеркну, они требуют особого  внимания в условиях переходного  общественно-политического состояния  России, когда система конкуренции  разных социальных и политических сил  находится в стадии становления, когда лишь создаются рыночные механизмы, а в области национальных отношений  существует масса противоречий, чреватых конфликтами. От того, какую позицию  займет государство-арбитр, насколько  она, эта позиция, легитимна в  представлении соперничающих сторон, зависит решение многих острейших  вопросов.

Государство — легализованное принуждение

Характеристика государства  как легализованного насилия  принадлежит немецкому исследователю  М. Веберу (1864—1920 гг.), очевидное влияние  на которого оказали работы Маркса и Энгельса. Проблематика государства  как машины насилия, государства-диктатуры  широко разрабатывалась и в отечественной  советской литературе. Это была одна из главных тем государствоведческих исследований. Здесь нет необходимости  и подробно говорить об этом наборе качеств государства — он хорошо известен, в том числе из практики сталинизма.

И все же исследования о  легализации насилия (в другой терминологии — принуждения) грешили очевидной  односторонностью. Конечно, было опубликовано множество солидных исследований по вопросам уголовных наказаний, административных правонарушений и т.д., но общетеоретические, государствоведческие вопросы данной проблематики детально на страницах  печати не обсуждались. Проблемы правового  государства, широко разрабатывавшиеся  в зарубежной литературе, в отечественной  не получали признания. Считалось, что, поскольку государство творит право, его органы издают законы, другие нормативные  акты, то в любой момент оно может отменить или изменить их. Вопросы о связанности самого государства изданными им актами старались не обнажать, оставляя их под спудом. К тому же идея общечеловеческих ценностей, вопросы ее осуществления в правовом пространстве, способные связывать государство определенными путами, не только не разрабатывались, но критиковались, они как бы отменялись понятием классовых ценностей.

Ныне, в современных исследованиях  разрабатывается идея различных  способов легализации государственного принуждения, необходимого, хотя бы в  потенции, как устрашение, с целью  предотвращения нарушений установленных  стандартов общественного поведения  со стороны отдельных лиц, групп, организаций, учреждений. При этом важнейшим  инструментом является право.

Как известно, в уголовном  праве дан перечень противоправных деяний, караемых в уголовном порядке, когда в обычных условиях в  качестве легального органа государственного насилия выступает суд. Он применяет  предусмотренные правом насильственные меры вплоть до лишения преступника  в случае особо тяжких преступлений самой жизни (кстати, в англосаксонском  праве уголовное наказание возможно не только в отношении физических, но и юридических лиц). Мерой легализованного  правом принуждения являются административные санкции (задержание, штраф и т.д.). Те или иные формы легализованной возможности принуждения со стороны  государства в случаях “отклоняющегося  поведения” физических и юридических  лиц, групп граждан, самих органов  государства предусмотрены практически  всеми отраслями права (принудительное изъятие собственности в гражданском  праве, оплата пени в налоговом праве, дисциплинарные взыскания — в  трудовом, принудительный привод свидетеля  — в уголовном процессе и т.д.). В конкретных отраслях права все  эти вопросы достаточно разработаны, но им не придавалось должного значения в теоретическом государствоведении, которое питалось не столько конкретным материалом действительности, сколько  затвержденными догмами.

Право, однако, не единственный способ легитимации возможности  государственного принуждения, в точном смысле слова это — лишь способ его легализации. Другие принятые в  обществе социальные нормы тоже могут  выступать в качестве средств  легитимации. Более того, государственное  принуждение может быть легитимировано даже вопреки праву. Наиболее яркий  пример — социальные нормы поведения, складывающиеся в ходе социальных революций. Так, разрыв североамериканских колоний  с метрополией и их отдаление  от Великобритании в XVIII в. были легитимированы сложившейся в американском обществе (но не в метрополии) социальной нормой, провозгласившей право народа на сопротивление угнетению. Через  полтора десятилетия она вошла  в преамбулу конституции США 1787 г.

Множество социальных норм, отражавших интересы большинства населения, легализовало определенные виды государственного принуждения во время буржуазных революций в Великобритании и  Франции в XVII и XVIII вв. Впрочем, здесь, как и во всякой революции, не обошлось и без превышения пределов легитимности. Но даже ужасная по понятиям тоге времени  казнь английского и французского монархов оправдывалась ссылками на волю народа.

Самое сложное в оценке социальных норм, легализующих возможность  государственного принуждения, — разграничение  их общенародного (общечеловеческого) и социально ограниченного характера. С этой целью в какой-то мере может  быть использован анализ форм легитимации. Если она проведена в определенных правовых формах (например, путем референдума  о национализации некоторых отраслей промышленности), то с чисто юридической  точки зрения такое различие можно  установить. Если же легализация государственного принуждения, имеющего к тому же массовый характер, осуществляется путем декретов хунты, пришедшей к власти в результате военного переворота, то в данном случае, как правило, мы наблюдаем лишь чисто  внешнее явление легализации, на деле же это лишь иная форма не только принуждения, но часто и насилия, которому придается узаконенный  характер. Но, с другой стороны, переворот  может составлять только часть, кульминацию  общенародного, общенационального  движения, когда социальные нормы, сложившиеся  в обществе, признают данный порядок  противоречащим общечеловеческим ценностям  и требуют его изменить. Именно на этой основе в конституцию США  вошла упоминавшаяся норма о  праве народа на сопротивление угнетению. Следовательно в каждом случае необходим  конкретный анализ легитимности или  отсутствия таковой при оценке крупных  социальных переломов в обществе, имеющих революционное значение.

Конечно, критерий общечеловеческих ценностей может быть использован  в данном случае в качестве глобального  подхода. Но это слишком общий  критерий. Он требует конкретизации  и уточнения, которые пока в государствоведении не найдены. Небезразличны и пути, методы осуществления этих ценностей: насильственное “осчастливливание” человечества уже породило неисчислимое множество страданий.

Легитимация государственного принуждения может быть осуществлена общественным мнением. Степень этой поддержки устанавливается различными путями: проведением репрезентативных опросов, референдумов, плебисцитов  и т.д. Однако принципиально важно  установить, насколько насилие в  конкретном случае соответствует интересам  общества (причем не только его большинства, но и целям охраны прав меньшинств ценностями.

При этом следует помнить, что все перечисленные методы индикации легитимности или антилегитимности государственных действий требуют  осторожной оценки. Известно, например, что референдумами освящались гитлеровские захваты чужих территорий. Этот метод  действовал особенно эффективно, когда  они одновременно проводились не только на присоединяемой, но и на присоединяющей территории, где число жителей  намного превышало число присоединяемых, а голоса тех и других подсчитывались вместе. В мусульманском Пакистане  на референдуме 1985 г. по указанию уже  назначившего себя президентом Зия  уль-Хака вопрос о доверии ему  был связан в одно целое с вопросом об одобрении его реформ в духе мусульманских традиций. Ответ был  ясен с самого начала. Известны также  примеры, когда путем референдума  принимались реакционные конституции (например, в Греции в 1968 г. В обстановке террора, в расистской Родезии —  ныне Зимбабве — в 1969 г.).