Ф.Шлейермахер рассматривал игру как
одну из форм нравственности, тесно связанную
с искусством и дружбой, как сферу «свободного
общения», где человек имеет возможность
оптимально реализовать свою индивидуальность.
Игра способствует развитию интеллектуальной
деятельности. Суть искусства заключается
в «свободной игре фантазии»; здесь человек
реально достигает своей внутренней свободы
и осознания этой свободы. Ф.Шлегель, развивая
в «Разговоре о поэзии» метафору Гераклита,
осмысливает игру в качестве онтологического
принципа бытия Универсума (концепция
мир-игра), а в искусствах видит лишь «далекие
воспроизведения бесконечной игры мира,
вечно формирующегося художественного
произведения» [19, с. 394]. Эти идеи Шлегеля
оказались близкими другим романтикам,
которые нечасто употребляли сам термин
«игра», но по существу все искусство осмысливали
в модусе игры, понимаемой как «игра повторения.
Произведение искусства трактовалось
ими как некая постоянно откладывающая
и переводящая в другое, так называемая,
трансцендирующая структура повторения,
т.е. игра неуловимых символических смыслов.
Это повторение самоценно и не предполагает
поиска за ним какой-то иной «глубинной»
идеальной сущности. Из концепции Шлегеля
во многом исходил Ницше в своем определении
искусств как особого «подражания» «игре
универсума», понимаемого в смысле снятия
постоянного конфликта между «необходимостью»
и «игрой», когда все возрастающее влечение
к игре вызывает к жизни новые миры. В качестве
парадигмы «сверхчеловеческой» культуры
будущего Ницше выдвигает «идеал духа,
который наивно, стало быть, сам того не
желая и из бьющего через край избытка
полноты и мощи играет со всем, что до сих
пор называлось священным, добрым, неприкосновенным,
божественным». Этот идеал оказался соблазнительным
и пророческим для многих гуманитариев
20 в.
[19, с 392].
Одной из самых распространенных культурологических
концепций нашего времени является концепция
игровой культуры. Наиболее ярким представителем
этой концепции является Й.Хейзинга. Игра,
в концепции Й.Хейзинга, - культурно-историческая
универсалия. В своей книге «Homo ludens» - «Человек
играющий» он поднимает самые глубокие
пласты истории и культуры – игровые.
«Культура, - пишет он, - не происходит
из игры, как живой плод, который отделяется
от материнского тела, она развивается
в игре и как игра [6, с 41].
Сущность игры как игры в себе и для себя
адекватными ей, т.е. художественными,
средствами показал в утопии «Игра в бисер»
Г.Гессе. Действие романа, своеобразно
моделирующего концепцию Й.Хёйзинги и
идею Ф.Шиллера об «эстетическом государстве»,
происходит в 23 в. Занятия интеллектуальной
деятельностью, перенесенные в специально
отведенную для этого провинцию Касталию,
сводятся к неутилитарной игре всеми духовно-интеллектуально-художественными
ценностями культуры, накопленными за
историю человечества – «игре в бисер».
«Возникнув в среде интеллектуалов как
музыкально-математическая игра лежащими
в основе духовных ценностей схемами,
образами, фигурами, языками, иероглифами,
мелодиями, научными теориями, гипотезами
и т.п., игра скоро перешла от чисто интеллектуальной
поверхностной виртуозности к созерцанию,
медитациям, углубленным всматриваниям
в каждый ход игровой партии, к глубинным
переживаниям и другим приемам духовных
практик, т.е. превратилась в своего рода
богослужение без бога, религиозной доктрины
и какой-либо теологии» [2]. Главный результат
игры – достижение состояний высочайшего
духовного наслаждения, неземной радости,
особой «веселости», т.е. фактически (о
чем неоднократно пишет сам Гессе и что
в еще большей мере следует из контекста
романа) игра является высшей формой и
квинтэссенцией эстетического опыта.
Игра в романе тождественна культуре,
осознавшей свою глубинную эстетическую
сущность и сознательно культивирующей
эстетический опыт бытия в мире. Г.Гессе
подчеркивает эзотерический характер
игры. Через бесчисленные «закоулки архива»
и лабиринты знаний, ценностей, произведений
культуры, через древнейшие духовные практики
и восточные учения и мифы, через трактаты
великих отшельников, музыку Баха и теорию
относительности Эйнштейна истинные мастера
игры проникают в непостижимые иными способами
тайны бытия, испытывая от этого божественное
наслаждение, обретая неземной покой преображенной
и очищенной души.
Инобытие, необычность и не
обыденность игры, ее праздничный характер
включают в ее орбиту не только все сценические
искусства, но и такие феномены культуры,
как маскарад (маска как феномен игры и
театральная маска), ритуальное переодевание,
карнавал, карнавализацию. Сущность последней
вскрыл и детально проработал M.M.Бахтин,
особенно в монографии «Творчество Франсуа
Рабле и народная культура средневековья
и Ренессанса». Основы карнавализации
Бахтин усматривал в присущей культуре
игре противоположными смыслами, в их
перестановках, перемене местами (жизнь
– смерть, высокое – низкое, сакральное
– профанное, прекрасное – безобразное,
доброе – злое, увенчание – развенчание
и т.п.), в игровой профанации ценностей,
снятии сущностных антиномий культуры
в смехе, в утверждении релятивности культурных
приоритетов, в полифонии и внутреннем
диалогизме формо-смысловых ходов в культуре.
Многие из этих идей доминируют в модернистских
и постмодернистских культурологических
парадигмах и исследованиях.
Вывод: игра нейтрализует недостатки
действительности, противопоставляет
жесткому миру реальности иллюзорный
гармоничный мир, романтизм; физическое
совершенствование, поскольку в активных
своих формах она предполагает обучение
и применение в деле игрового фехтования,
умение ориентироваться и двигаться по
пересеченной местности; возможность
проявить или совершенствовать свои творческие
навыки в создании игровой атрибутики:
оружия, доспехов, одежды, различных амулетов
и др., развить воображение, поскольку
оно необходимо для создания новых миров,
мифов, ситуаций, правил игры; стойкий
интерес к хорошей литературе, поскольку
ролевая игра создается методом литературного
моделирования.
Чтобы создать свой мир, нужно
прочитать предварительно о других мирах;
возможность развить свой ум, поскольку
необходимо выстроить и реализовать интригу,
остроумие, так как процесс и пространство
игры обязательно предполагают возникновение
комичных ситуаций и анекдотов, психологическую
пластичность, потому что игра - это не
только состязание, но и театральное искусство,
способность вживаться в образ и довести
его до конца; умение ориентироваться
в реальных жизненных ситуациях, проигрывая
их неоднократно, психологическую устойчивость.
Игра снимает уровень тревожности, вырабатывает
активное отношение к жизни и целеустремленность
в выполнении поставленной цели, создает
гармонию, формирует стремление к совершенству.
Роль игры одинаково велика
в формировании и развитии всех сторон
человеческой мысли - интеллектуальной,
физической, эстетической, этической,
духовной. Игра учить соотносить свою
позицию с позицией другого ее участника
и доставляет радость творчества, победы.
Она становится мощным средством самовоспитания
и самоусовершенствования.
Таким образом, «Игра в бисер» Г.Гессе
не будет представляться уже исключительно
игрой воображения романиста, абсолютной
утопией. Гуманитарные науки постнеклассической,
постмодернистской ориентации, активно
смыкающиеся с художественной практикой,
утрачивающие свои традиционные родовые
и видовые границы, все более и более настраиваются
на игровой характер в духе «игры в бисер»,
подготавливают почву для возникновения
одной из ее модификаций. Активное использование
в самых разных сферах математической
«теории игр», практико-деловых игр, игровое
моделирование ситуаций, перенос игры
на неигровые виды деятельности, игротерапия,
игротренинг, лечение компьютерными играми
и т.п., а также глобальная компьютеризация
культуры с выходом в виртуальные реальности
также работают в этом направлении.
ГЛАВА II. ИСТОРИЯ
РАЗВИТИЯ ИГРЫ
2.1 Особенности игровогоэлемента в Античности
Олимпийские игры Древней Греции – крупнейшие
спортивные соревнования древности. Зародились
как часть религиозного культа и проводились
с 776 гг. до н.э. по 394 гг.н.э. в Олимпии, считавшейся
у греков священным местом. От Олимпии
произошло и название Игр. Олимпийские
игры были значимым для всей Древней Греции
событием, выходившим за рамки сугубо
спортивного мероприятия. Победа на Олимпиаде
считалась чрезвычайно почетной и для
атлета, и для полиса, который он представлял.
Обязательной
частью античных Олимпийских игр были
религиозные церемонии. По установившемуся
обычаю, первый день Игр отводился для
жертвоприношений: атлеты проводили этот
день у жертвенников и алтарей своих богов-покровителей.
Подобный обряд повторялся и в заключительный
день Олимпийских игр, когда вручались
награды победителям.
На время Олимпийских игр в
Древней Греции прекращались войны и заключалось
перемирие – экехерия, а представители
враждующих полисов проводили в Олимпии
мирные переговоры с целью уладить конфликты.
На хранившемся в Олимпии в храме Геры
бронзовом диске Ифита с правилами Олимпийских
игр был записан соответствующий пункт.
«На диске Ифита написан текст того перемирия,
которое элейцы объявляют на время Олимпийских
игр; он написан не прямыми строчками,
но слова идут по диску в виде круга» [17,
с. 198].
Вход на соревнования был
бесплатный. Но их могли посещать только
мужчины, женщинам под страхом смертной
казни запрещалось появляться в Олимпии
в течение всего празднества (согласно
некоторым источникам, этот запрет распространялся
только на замужних женщин). Исключение
делалось лишь для жрицы богини Деметры:
для нее на стадионе, на самом почетном
месте был сооружен специальный мраморный
трон.
Помимо атлетических соревнований
на Олимпийских играх проводился и конкурс
искусств, который, начиная с восемьдесят
четвертых игр (444 гг. до н.э) стал обязательным
в официальной части программы.
Кроме того, к участию
в играх не допускались лица, уличенные
в совершении преступления или в святотатстве.
Победитель Олимпийских игр
получал вместе с оливковым венком (эта
традиция пошла с 752 гг. до н.э.) и пурпурными
лентами всеобщее признание. Он становился
одним из самых уважаемых людей в своем
городе, для жителей которого победа земляка
на Олимпиаде тоже была огромной честью,
его нередко освобождали от государственных
повинностей, давали прочие привилегии.
Олимпионику воздавались на родине и посмертные
почести. А согласно введенной в 6 в. до
н.э. практике трехкратный победитель
победитель игр мог поставить свою статую
в Альтисе [17, с.123].
Культура Римской империи заслуживает
особого внимания. Ее представления небогаты
образностью. Стихийная персонификация
всякого представления, которое на время
занимает дух, по видимости функция высокой
абстракции, на самом деле является скорее
примитивным состоянием, которое очень
близко к детской игре. Такие фигуры, как
Abundantia (Изобилие), Concordia (Согласие), Pietas
(Благочестие), Pax (Мир), Virtus (Добродетель),
олицетворяют здесь не чисто умозрительные
категории высокоразвитого политического
мышления, но материальные идеалы первобытного
коллектива, который хочет обеспечить
свое благополучие деловым обращением
с высшими силами. В этой связи с сакральным
“благострахованием” большое место занимают
многочисленные календарные праздники.
Не случайно именно у римлян эти культовые
обычаи сохраняют названия игр. Ибо они
и были играми. В преобладающем сакральном
характере древнеримского сообщества
заключено его глубоко игровое качество,
хотя игровой фактор и выражается здесь
гораздо меньше в цветущей, красочной,
живой образности, нежели в греческой
или китайской культуре [6, с 236].
Игровой элемент
Римского государства наиболее ярко предстает
в лозунге “Хлеба и зрелищ” как выражении
того, чего требовал народ от государства.
Поддержание жизни и развлечение народа.
Слова эти означали нечто большее. Римская
публика не могла жить без игр. Для нее
они были такой же основой существования,
как и хлеб. Ведь это были священные игры,
и народ имел на них священное право. В
их начальную функцию входило не только
торжественное празднование завоеванного
общественного блага, но и одновременно
усиление и укрепление будущего блага
через священнодействие. Игровой фактор
продолжал здесь жить в своем архаическом
облике, хотя и утратил, мало-помалу, всю
свою действенность. Действительно, в
самом Риме императорская щедрость почти
полностью выродилась в колоссальные
пожертвования и развлечения нищего городского
пролетариата. «Религиозная освященность,
без которой, как известно, ludi никогда
полностью не обходились, судя по всему,
уже вряд ли ощущалась толпой. И все же
тем красноречивее говорит о значении
игры как функции римской культуры тот
факт, что в каждом городе амфитеатр занимал
весьма важное место, о чем свидетельствуют
руины. Бой быков как фундаментальная
функция испанской культуры продолжает
и по сегодняшний день римские ludi, хотя
формы, в которых это делалось раньше,
отстояли дальше от игр гладиаторов, чем
нынешняя corrida» [6, c. 241].
Щедрые подарки городскому
населению не были делом одного императора.
В первые столетия Империи вплоть до самых
отдаленных ее уголков десятки граждан
соревновались в том, чтобы строить и дарить
залы, бани и театры, раздавать провизию,
учреждать или снаряжать игры – все в непрерывно
растущих размерах, – и все это запечатлевалось
для потомков в хвалебных надписях. Какой
дух побуждал ко всему этому? Был ли то
предшественник христианского милосердия?
Дарить ради славы и чести, ради того, чтобы
превзойти, превозмочь соседа, – вот древний
культово-агональный фон римской культуры,
который сквозь все это просвечивает.
Игровой элемент римской культуры
отчетливо выявляется и в формах литературы
и искусства. Литературу отличают высокопарный
панегиризм и выхолощенная риторика. В
изобразительном искусстве – поверхностная
декоративность, скрывающая тяжелую структуру,
стенные росписи, в которых довольствуются
легковесными жанровыми картинами или
впадают в расслабленную элегантность.
Характерные черты, подобные этим, накладывают
на последнюю фазу античного величия Рима
печать неподлинной серьезности. Жизнь
стала игрой культуры, однако исчезает
священное. Глубокие духовные импульсы
покидают эту поверхностную культурную
структуру и пускают новые корни в мистериальных
службах. Когда же, в конце концов, христианство
полностью отрезает римскую культуру
от ее сакрального базиса, она быстро увядает.
Примечательным свидетельством
стойкости игрового фактора в древнеримской
истории служит весьма наглядное проявление
принципа игры в следующем феномене, как
ипподром Византии. Даже оторвавшись от
своей культовой основы, ипподром оставался
очагом коллективной жизни. Народные страсти,
которые прежде насыщались кровавыми
битвами людей и животных, должны были
теперь удовлетворяться скачками. Они
представляли собой теперь не более чем
праздничное увеселение, но еще были в
состоянии целиком привлечь в свой круг
общественный интерес. Цирк стал в буквальном
смысле ареной – не только для конного
спорта, но и для политических и даже отчасти
религиозных столкновений. Общества любителей
скачек, названные по четырем цветам курток
жокеев, не только организовывали соревнования,
но были также политическими организациями.
Конкурирующие группировки назывались
“демос”, их вожди – “демархами”. Когда
какой-нибудь полководец праздновал свою
победу, ипподром становился местом триумфа,
здесь император показывался народу, здесь
же иногда вершилось правосудие. С архаическим
единством игры и священнодействия, в
котором выросли формы культуры, эта смесь
праздничного развлечения и публичной
жизни имела мало общего. Это была постыгра
[5].
2.3 Игровая
культура в эпоху Средневековья