Творчество А.Л.Лавуазье

      Как было отмечено выше, Лавуазье видел  главную цель химии в определении  состава тел. Но, по словам Энгельса, «химия, в которой преобладающей  формой исследования является анализ, ничего не стоит без его противоположности  — синтеза». Хотя Лавуазье в своих  работах часто прибегал и к синтезу, но синтез для него был только проверкой анализа. Однако нельзя забывать, что количественно-аналитическое направление, созданное Лавуазье, сосредоточив усилия химиков на точном определении состава тел, привело к открытию новых элементов и к установлению весовых законов химического взаимодействия и создало предпосылки для введения в химию атомного учения. Органический синтез смог возникнуть лишь после того, как Лавуазье дал первые (хотя и несовершенные) приемы анализа органических веществ и показал, что они состоят из очень немногих элементов — углерода, водорода, кислорода и азота, разрушив господствовавшее убеждение о глубоком химическом  различии  минеральных веществ  от растительных  и животных.

      Изгоняя из химии метафизические и схоластические спекуляции, Лавуазье не довел, однако, своей борьбы до конца. Признавая вес главным атрибутом материи, Лавуазье, тем не менее, допускал существование невесомых лжематерий — света и теплотвора, даже включил их в список химических элементов. Лавуазье считал кислород «началом кислотности», т. е. не сумел освободиться от схоластического представления о том, что всякое свойство вещества зависит от присутствия в последнем некоторого носителя этого свойства. На этом основании он построил кислородную теорию кислот, по словам Вюрца, «несшую в себе почти от самого рождения зародыш своего собственного разрушения», но окончательно оставленную после упорной борьбы только в середине прошлого века.

      В толковании процессов, происходящих в  живой материи, Лавуазье придерживался механистического материализма. Так, он говорит о «животной машине» и считает возможным «учесть, скольким фунтам отвечают усилия человека, произносящего речь, музыканта, играющего на каком-либо инструменте», и даже оценить, «что есть механического в работе размышляющего философа, пишущего литератора, сочиняющего музыканта»,

т. е. физиологическую  работу свести к механической.

      Отмеченные  недостатки, присущие материализму XVIII века, нисколько не уменьшают исторической роли Лавуазье, проложившего дорогу материалистическому мировоззрению в химию. Несмотря на отдельные непоследовательности, Лавуазье сделал в этом отношении гораздо больше, чем кто-либо из современных ему химиков и, в частности, Пристли, бывшего одним из крупнейших философов-материалистов. Как пишет Энгельс, «Пристлей как и Шееле открыли кислород, но они не знали, что оказалось у них в руках». Они «оставались в плену «флогистических» категорий, которых они нашли у своих предшественников». «Элемент, которому суждено было ниспровергнуть все флогистические воззрения и революционизировать химию, пропадал в их руках совершенно бесплодно... Лавуазье, руководясь этим новым фактом, пересмотрел всю флогистическую химию и впервые открыл, что новый вид воздуха был новым химическим элементом, что при горении не выделяется из горящего тела таинственный флогистон, а этот новый элемент соединяется с телом, и таким образом он впервые поставил на ноги всю химию, которая в своей флогистической форме стояла на голове. И если даже он не открыл кислорода одновременно с другими и независимо от них, как он утверждал впоследствии, то все же собственно открывшим кислород остается он, а не те двое, которые только описали кислород, даже не догадываясь о том, что именно они описывали.

      В теории прибавочной стоимости Маркс является тем же по отношению к своим предшественникам, чем Лавуазье по отношению к Пристлею и Шееле».

      При чтении этой блестящей характеристики исторического значения работ Лавуазье обращает на себя внимание, что крупный  философ-материалист Пристли не смог отрешиться от схоластической теории флогистона и сделать из открытия кислорода тех выводов, которые сделал Лавуазье. Не имея возможности входить в сравнение личных особенностей и условий работы этих обоих исследователей, столь различных между собой, отметим только, что понять истинную роль кислорода в процессах горения Лавуазье смог, лишь систематически изучая весовые отношения, которыми совершенно пренебрегал Пристли, интересовавшийся одной качественной стороной дела. Нельзя также не отметить, что Пристли распылял свои силы, работая в самых различных областях: философии, теологии, физике, химии и др., в то время, как Лавуазье, при всем разнообразии своей деятельности, умел подчинить ее единой цели — созданию новой химии. К этой цели он шел путем долгого и упорного труда, один против химиков всего мира, окруженный атмосферой вражды и непонимания. Обладая столь же исключительным талантом экспериментатора, как некоторые его современники, он превосходил их всех изумительной способностью обобщать опытные факты, приводить их в стройную систему, излагать свои мысли с непобедимой логикой и последовательностью. В этом отношении, по замечанию Бертело, «труд Лавуазье напоминает труд Ньютона, который, не будучи сам выдающимся наблюдателем в астрономии, смог достойным удивления образом использовать измерения, накопленные его предшественниками и современниками, чтобы вывести общие законы системы мира».

      После всего изложенного выше нет надобности говорить о том, насколько правы  наиболее выдающиеся химики всего мира, единодушно называя Лавуазье основателем современной химии. Однако были отдельные крупные химики, которые нашли возможным развивать совершенно противоположную точку зрения.

      Так, за две недели до франко-прусской войны  мюнхенский профессор Якоб Фольгард (1834—1910) опубликовал статью, в которой указывал, что «Лавуазье не открыл ни одного нового тела... Ни один способ получения химического препарата, ни одна химическая реакция не носят его имени». Упрекая Лавуазье во «вторжении в чужую собственность» и в «неспособности делать открытия», Фольгард писал: «Лавуазье был откупщиком, который в часы досуга занимался химическими исследованиями... Своим успехом он обязан честолюбию, сообразительности, образованию физика и дилетантской точке зрения, благодаря которой он был свободен от веры во флогистон». Фольгарда поддержал лейпцигский профессор Адольф Вильгельм Герман Кольбе (1818—1884), известный своей неудачной рецензией о блестящей работе молодого Вант Гоффа, положившего начало стереохимии. Скорбя о якобы «глубоком упадке» химии во Франции (где в то время действовали такие светила, как Бертело, Вюрц, Сент-Клэр-Девилль), Кольбе договорился до того, что «Лавуазье даже не был химиком».

      Полные  националистической злобы и зависти, выпады Фольгарда и Кольбе были встречены протестами Парижской Академии наук и Русского химического общества. Виднейшие русские химики Зинин, Бутлеров, Менделеев и Энгельгардт напечатали в «St.-Peters-burger Zeitung» письмо в редакцию, в котором дали достойную отповедь обоим клеветникам. По словам Д. И. Менделеева, «Кольбе написал о Лавуазье и лживо, и гадко, и потому мы ответили ему». Ложь и гадость памфлетов Фольгарда и Кольбе в то время не встретили сочувствия даже у их соотечественников, в частности, у знаменитых историков химии Коппа и Ладенбурга.

      Как сказал Д. И. Менделеев, «наука есть достояние  общее, а поэтому справедливость требует не тому отдать наибольшую славу, кто первый высказал известную  истину, а тому, кто сумел убедить  в ней других, показал ее достоверность  и сделал ее применимой в науке...»Таков Лавуазье, таковы и все другие великие носители истины.

Литература: 

1. В. М. Севергин, Пробирное искусство, СПб., 1801. 

2. Французская буржуазная революция 1789—1794, под ред. акад. В. П. Волгина и акад.  Е. В. Тарле,  Изд. АН СССР, М.-Л., 1941. 

3. Фуркроа,  Химическая философия, пер. И. Княгинина и И. Каменского, Владимир, 1799. 

4. Ф. Энгельс, Диалектика природы, Госполитиздат, 1941. 

5. Ф.  Энгельс, Людвиг Фейербах. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, М., 1931. 

6. Ф. Энгельс, Предисловие ко II тому „Капитала". К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVIII, М., 1934.