Влияние любви на исторический процесс

Всякая любовь есть проявление этой способности, но не всякая осуществляет ее в одинаковой степени, не всякая одинаково радикально подрывает эгоизм. Эгоизм есть сила не только реальная, но основная, укоренившаяся в самом глубоком центре нашего бытия и оттуда проникающая и обнимающая всю нашу действительность,- сила, непрерывно действующая во всех частностях и подробностях нашего существования. Чтобы настоящим образом подорвать эгоизм, ему необходимо противопоставить такую же конкретно-определенную и все наше существо проникающую, все в нем захватывающую любовь. То другое, которое должно освободить из оков эгоизма нашу индивидуальность, должно быть таким же реальным и конкретным, вполне «объектированным» субъектом, как и мы сами, и вместе с тем должно во всем отличаться от нас, чтобы быть действительно другим, т.е., имея все то существенное содержание, которое и мы имеем, иметь его другим способом или образом, в другой форме, так чтобы всякое проявление нашего существа, всякий жизненный акт встречали в этом другом  соответствующем, но не одинаковом проявлении, так, чтобы отношение одного к другому было полным и постоянным утверждением себя в другом, совершенным взаимодействием и общением. Только тогда эгоизм будет подорван и упразднен не в принципе только, а во всей своей конкретной действительности. Только при этом, так сказать, химическом соединении двух существ, однородных и равнозначных, но всесторонне различных по форме, возможно 9как в порядке природном, так и в порядке духовном) создание нового человека, действительное осуществление истинной человеческой индивидуальности. Такое соединение или по крайней мере ближайшую возможность к нему мы находим в половой любви, почему и придаем ей исключительное значение как необходимому и незаменимому основанию всего дальнейшего совершенствования, к неизбежному и постоянному условию, при котором только человек может действительно быть в истине.

Признавая вполне великую важность и высокое достоинство других родов любви, которыми ложный спиритуализм и импотентный морализм хотели бы заменить любовь половую, видно, однако, что только эта последняя удовлетворяет двум основным требованиям, без которых невозможно решительное упразднение самости в полном жизненном общении с другим.  Во всех прочих родах любви отсутствует или однородность, равенство и взаимодействие между любящими и любимыми, или же всестороннее различие восполняющих друг друга свойств.

Так, в любви мистической предмет  любви сводится в конце концов к абсолютному безразличию, поглощающему человеческую индивидуальность; здесь  эгоизм упраздняется только в том  весьма недостаточном смысле, в каком он упраздняется, когда человек в состояние глубоко сна (с которым в Упанишадах и Веданте сравнивается, а иногда и прямо отождествляется соединение индивидуальной души со всемирным духом). Между живым человеком и мистической «Бездною» абсолютного безразличия, по совершенной разнородности и несоизмеримости этих величин, не только жизненного общения, но и простой совместности быть не может: если есть предмет любви, то любящего нет, - он исчез, потерял себя, погрузился как бы в глубокий сон без сновидений, а когда он возвращается в себя, то предмет любви исчезает и вместо абсолютного безразличия воцаряется пестрое «многоразличие» действительной жизни на фоне собственного эгоизма, украшенного духовной гордостью. История знает, впрочем, таких мистиков и целые мистические школы, где предмет любви понимался не как абсолютное безразличие, а принимал конкретные формы, допускавшие живые к нему отношения, но – весьма замечательно – эти отношения получали здесь вполне ясный и последовательно выдержанный характер половой любви…

Любовь родительская – в особенности  материнская – и по силе чувства  и по конкретности предмета приближается к любви половой, но по другим причинам не может иметь равного с нею  значения для человеческой индивидуальности. Она обусловлена фактом размножения и законом смены поколений, господствующем в жизни животной, но не имеющем или, во всяком случае, не долженствующим иметь такого значения в жизни человеческой. У животных последующее поколение прямо и быстро упраздняет своих предшественников и обличает в бессмысленности их существование, чтобы быть сейчас, в свою очередь, обличенным в такой же бессмысленности существования со стороны своих собственных порождений. Материнская любовь в человечестве, достигающая иногда высокой степени самопожертвования, какую мы не находим в любви куриной, есть остаток, несомненно пока необходимый, этого порядка вещей. Во всяком случае, несомненно, что в материнской любви не может быть полной взаимности и жизненного общения уже потому, что любящая и любимые принадлежат к разным поколениям, что для последних жизнь – в будущем, с новыми самостоятельными интересами и задачами, среди которых представители прошедшего являются лишь как бледные тени. Достаточно того, что родители не могут быть для детей целью жизни в том смысле, в каком дети бывают для родителей.

Мать, полагающая всю  свою душу в детей, жертвует, конечно, своим эгоизмом, но она вместе с  тем теряет и свою индивидуальность, а в них материнская любовь если и поддерживает индивидуальность, то сохраняет и даже усиливает  эгоизм. Помимо этого, в материнской любви нет, собственно, признания безусловного значения за любимым, признания его истинной индивидуальности, ибо для матери хотя ее детище дороже всего, но именно только как ее детище, не иначе, чем у прочих животных, т.е. здесь мнимое признание безусловного значения за другим в действительности обусловлено внешней физиологической связью.

Еще менее могут иметь  притязание заменить половую любовь остальные роды симпатических чувств. Дружбе между лицами одного и того же пола недостает всестороннего  формального различия восполняющих друг друга качеств, и если тем не менее эта дружба достигает особенной интенсивности, то она превращается в противоестественный суррогат половой любви. Что касается патриотизма и любви к человечеству, то эти чувства, при всей своей важности, сами по себе жизненно и конкретно упразднить эгоизм не могут, по несоизмеримости любящего с любимым: ни человечество, ни даже народ не могут быть для отдельного человека таким же конкретным предметом, как он сам. Пожертвовать свою жизнь народу или человечеству, конечно, можно, но создать из себя нового человека, проявить и осуществить истинную человеческую индивидуальность на основе этой экстенсивной любви невозможно. Здесь в реальном центре все-таки остается свое старое эгоистическое я, а народ и человечество относятся на периферию сознания как предметы идеальные. То же самое можно сказать о любви к науке, искусству и т.п.

Указав в немногих словах на истинный смысл половой  любви и на ее преимущества перед  другими сродными чувствами, В.Соловьев объясняет, почему она так слабо осуществляется в действительности, и показывает, каким образом возможно ее полное осуществление.                           

3.Полное и  слабое осуществление любви в  действительности          

Любовь важна не как  одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви, но половой любви по преимуществу; она отличается от других родов любви и большею интенсивностью, более захватывающим характером и возможностью более полной и всесторонней взаимности; только эта любовь может вести к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове Божьем сказано: «будут два в плоть едины», т.е. станут одним реальным существом.

Чувство требует такой  полноты соединения, внутреннего  и окончательного, но дальше этого  субъективного требования и стремления дело обыкновенно не идет, да и то оказывается лишь приходящим. На деле вместо поэзии вечного и центрального соединения происходит лишь более или менее тесное, но все-таки внешнее, поверхностное сближение двух ограниченных существ в узких рамках житейской прозы. Предмет любви не сохраняет в действительности того безусловного значения, которое придается ему влюбленною мечтой. Для постороннего взгляда это ясно с самого начала; но невольный оттенок насмешки, неизбежно сопровождающий чужое отношение к влюбленным, оказывается лишь предварением их собственного разочарования. Разом или понемногу пафос любовного увлечения проходит, и хорошо еще, если проявившаяся в нем энергия альтруистических чувств не пропадает даром, а только, а только потеряв свою сосредоточенность и высокий подъем, переносится в раздробленном и разбавленном виде на детей, которые рождаются и воспитываются для повторения того же самого обмана. В.С.Соловьев говорит, обмана – с точки зрения индивидуальной жизни и безусловного значения человеческой личности, вполне признавая необходимость и целесообразность деторождения и смены поколений для прогресса человечества в его собирательной жизни. Но собственно любовь тут ни при чем. Совпадение сильной любовной страсти с успешным деторождением есть только случайность, и притом довольно редкая; исторический и ежедневный опыт несомненно показывает, что дети могут быть успешно рождаемы, горячо любимы и прекрасно воспитываемы своими родителями, хотя бы эти последние никогда не были влюблены друг в друга. Следовательно, общественные и всемирные интересы человечества, связанные со сменой поколений, вовсе не требуют высшего пафоса любви. А между тем в жизни индивидуальной этот лучший ее расцвет оказывается пустоцветом. Первоначальная сила любви теряет здесь весь свой смысл, когда ее предмет с высоты низводится на степень случайного и легко заменимого средства воспроизведения нового, быть может немного худшего, но, во всяком случае, относительного и преходящего поколения людей.

Итак, если смотреть только на то, что обыкновенно бывает, на фактический исход любви, то должно признать ее за мечту, временно овладевающую нашим существом и исчезающую, не перейдя ни в какое дело ( так как деторождение не сть, собственно, дело любви). Но, признавая в силу очевидности, что идеальный смысл любви не осуществляется в действительности, должны ли мы признать его неосуществимым?

Было бы совершенно несправедливо  отрицать осуществимость любви только на том основании, что она до сих  пор никогда не была осуществлена: ведь в таком же положении находилось некогда и многое другое, например, все науки и искусства. Любовь для человека есть пока то же, чем был разум для мира животного:  она существует в своих зачатках и задатках, но еще не на самом деле. И если огромные мировые периоды – свидетели неосуществленного разума – не помешали ему наконец осуществиться, то тем более «неосуществленность» любви в течении немногих сравнительно тысячелетий, пережитых историческим человечеством, никак не дает права заключить что-нибудь против ее будущей реализации. Следует только хорошо помнить, что если действительность разумного сознания явилась в человеке, но не через человека, то реализация любви как высшая ступень к собственной жизни самого человека должна произойти не только в нем, но и через него.

Задача любви состоит  в том, чтобы оправдать на деле тот смысл любви, который сначала  дан только в чувстве; требуется такое сочетание двух данных ограниченных существ, которое создало бы из них одну абсолютную идеальную личность. Эта задача не только не заключает в себе никакого внутреннего противоречия и никакого несоответствия со всемирным смыслом, но она прямо дана нашею духовною природою, особенность которой состоит именно в том, что человек может, оставаясь самим собой, в своей собственной форме вместить абсолютное содержание, стать абсолютной личностью. Но чтобы наполниться абсолютным содержанием (которое на религиозном языке называется вечной жизнью, или царствием Божьим), сама человеческая форма должна быть восстановлена в своей целостности (интегрирована). В эмпирической действительности человека как такого вовсе нет – он существует лишь в определенной однородности и ограниченности, как мужская и женская индивидуальность (и уже на этой основе развиваются все прочие различия). Но истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не может быть только  мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих. Осуществить это единство или создать ичтинного человека как свободное единство мужского и женского начала, но преодолевших свою существенную рознь и распадение, это и есть собственная ближайшая задача любви. Рассматривая те условия, которые требуются для ее действительного разрешения, мы убедимся, что только несоблюдение этих условий приводит любовь к всегдашнему крушению и заставляет признавать ее иллюзией.

Внешнее соединение, житейское  и в особенности физиологическое, не имеет определенного отношения к любви. Оно бывает и без любви, и любовь бывает без него. Оно необходимо для любви не как ее непременное условие и самостоятельная цель, а только как ее окончательная реализация. Если эта реализация становится как цель сама по себе прежде идеального дела любви, она губит любовь. Всякий внешний акт или факт сам по себе есть ничто; любовь есть нечто только благодаря своему смыслу, или идее, как восстановлении единства или целостности человеческой личности, как создание абсолютной индивидуальности. Значение связанных с любовью внешних актов и фактов, которые сами по себе ничто, определяется их отношением к тому, что составляет саму любовь и ее дело. Когда нуль становится после целого числа, он увеличивает его в десять раз, а когда ставится прежде всего, то во столько же уменьшает или раздробляет его, отнимает у него характер целого числа, превращая его в десятичную дробь; и чем больше этих нулей, предпосланных целому, тем мельче дробь, тем ближе она сама становится к нулю.

Чувство любви само по себе есть только побуждение, внушающее нам, что мы можем и должны воссоздать целостность человеческого существа.

«Каждый раз, когда в  человеческом сердце зажигается эта  священная искра, вся стенающая  и мучающая тварь ждет первого  откровения славы сынов Божьих. Но без действия сознательного человеческого духа Божия искра гаснет, и обманутая природа создает новые поколения сынов человеческих для новых надежд.»

Представитель Мюнхенской школы феноменологии Д. фон Гильдебранд (1889-1977) в своей книге Метафизика любви (1971) показал, что любовь это не просто привязанность, заинтересованность, устремленность — в любви другой человек воспринимается целостно и безусловно, как ценность сама по себе. Как таковая любовь характеризуется установкой на единение и установкой на благожелательность. В стремлении к единению преодолевается эгоизм; в благожелательности любящий дарит себя любимому и как бы говорит: "Я — твой".⁴

Еще работа, посвященная  в любви, Искусство любить (1956), принадлежит Э.Фромму, который соединил идеи позднего З.Фрейда о либидо и эросе с классическими философскими представлениями о любви. Любовь, говорит Фромм, как бы откликаясь на мысль, высказанную Соловьевым, это объединение с другим человеком при условии сохранения обособленности и целостности самого себя. Способность человека любить зависит от меры развития им собственной личности "во всей ее целостности"; а счастье в индивидуальной любви зависит от способности любить ближнего вообще. Главная особенность любви заключается, по Фромму, в том, что любовь — это активность, деятельность. Активный характер любви проявляется в том, что любовь обнаруживается как дарение, жертвование. В качестве "самого простого" Фромм приводит пример из сферы сексуальных отношений, где обе стороны отдают себя: мужчина — женщине и женщина — мужчине. В любви как духовном отношении предметом дарения являются не материальные, а духовные ценности. Другая особенность любви заключается в том, что любовь — это забота: в любви проявляется деятельная озабоченность, заинтересованность в жизни и благополучии любимого. Поэтому любовь предполагает ответственность, которая в любви обнаруживается не как обязанность, но как прежде всего способность и готовность отвечать. Отвечать на потребности любимого, заботиться об их удовлетворении. Чтобы ответственная забота не обратилась в покровительство и подавление, в любви необходимо уважение. Уважение, забота и ответственность в любви должны направляться знанием возлюбленного; эта тайна открывает в любви — как переживания единения с другим. Итак, дарение, забота, ответственность, знание — качества, через которые любовь раскрывается как путь преодоления отчужденности и одиночества.