Протопопа Неронова
известили в его заточении,
какая судьба постигла его
ближайших друзей протопопов. И
он написал к государю ходатайственное
письмо об этих "заточенных, и поруганных,
и изгнанных", утверждая, что они осуждены
мирским судом, а не по правилам Церкви,
что они много лет служили и сам Никон
на них не жаловался, а теперь они оболганы
и Никон поверил клевете на них. Затем
Неронов уверял, что не собственные страдания
побудили его обратиться к государю, а
страх, «как бы благочестие не было в поругании
и гнев Божий не излился на Россию, и умолял
царя утишить бурю, смущающую Церковь,
прекратить брань, губящую сынов Церкви».
Духовник царя Стефан, конечно по его поручению,
два раза писал к своему бывшему другу,
казанскому протопопу, и убеждал его смириться,
быть в послушании патриарху, примириться
с ним и извещал, что Никон ожидает от него
и его друзей истинного покаяния и готов
простить их.
Но неукротимый Неронов
с укорами отвечал Вонифатьеву:
«Зачем ты оскорбил меня?.. Я
не могу принять твоего совета:
мы ни в чем не согрешили
пред отцом твоим Никоном патриархом...».
Неронов отправил обширное послание
и к царю Алексею Михайловичу.
Здесь прежде всего умолял о тех же "заточенных,
поруганных, изгнанных без всякой правды"
своих друзьях, осужденных будто бы мирским
судом, а не по правилам Церкви, и напоминал
царю о временах антихриста, когда Христовы
рабы гонимы будут, носящие на себе знамение
Небесного Царя.
Потом указывал на
известную "Память", или указ,
Никона, содержавший два его распоряжения
относительно поклонов в святую
Четыредесятницу и относительно троеперстия
для крестного знамения. Первое распоряжение
называл прямо "ересью непоклонническою".
Против второго распоряжения Никона защищал
двуперстие для крестного знамения и ссылался
на Мелетия Антиохийского, Феодорита,
Максима Грека. Далее уверял, что ничем
не согрешил "пред мнимым владыкою"
(т. е. Никоном) и что говорил к нему одну
истину, вступившись за честь царского
величества, им ругаемую и ни во что поставляемую,
да и за своих страждущих братьев, и молил
царя созвать Собор, на котором бы присутствовали
не одни архиереи, но и другие духовные
лица и добродетельные миряне всякого
чина. Под конец послания он писал: "От
патриарха, государь, разрешения не ищу,
потому что он осудил меня не по правилам
св. апостолов и св. отцов, но своей ради
страсти; я сказал ему правду, а он за то
возненавидел меня, и не меня только, но
всю братию - рабов Христовых". Прочитав
это послание, царь дал приказ, чтобы Неронов
впредь к нему не писал. И Вонифатьев, передавая
этот приказ Неронову, извещал его так
же, что царь удивляется его упрямству
и ни царь, ни царица не одобряют его, что
"царь государь положил свою душу и
всю Русию на патриархову душу" и за
патриархом ничего худого не видал, что
относительно поклонов царь согласуется
с государем патриархом и с властями, а
крестное знамение будет, как было издревле.
Но Неронов остался непреклонен и отвечал
Вонифатьеву: "...Не вменяй в упрямство,
что я не прошу у патриарха прощения: я
не признаю себя согрешившим пред ним..."
и пр. На соборе 1654 года, созванном по вопросу
о книжном исправлении, епископ Павел
Коломенский заявил Никону: «Мы новой
веры не примем».
Надо заметить, что
епископ Павел не в первый
раз выражал свое противоречие
Никону. Еще в предшествующем
году, когда перед наступлением
Великого поста Никоном была
издана "Память" относительно земных
поклонов, Павел находился в числе лиц,
которые вместе с протопопом Нероновым
восстали против этой "Памяти", написали
на нее возражения и подали государю. Никон
разразился над несчастным епископом
страшной карой: низверг его с кафедры,
снял с него мантию, предал его тяжкому
телесному наказанию и сослал в заточение.
Вследствие этого Павел сошел с ума, и
никто не видел, как он погиб; но ходили
слухи, что он был тайно убит по приказу
Никона. Сам ли Никон единолично и без
суда низверг епископа Павла, как говорили
обвинители Никона на Соборе 1666 г., или
низвержение Павла совершено было соборно,
по правилам, как утверждал Никон на том
же Соборе, указывая на то, что дело о низвержении
Павла есть на патриаршем дворе, во всяком
случае, таким жестоким наказанием епископа
Никон крайне повредил и себе и делу, за
которое ратовал, потому что еще более
ожесточил против себя своих противников
и возбудил к ним сочувствие в народе.
Каковы были расколоучители, таковы и
многие из их последователей. Когда в Ниловой
пустыне стали служить на пяти просфорах
по новому положению, разразился скандал:
пономарь ударил священника кадилом в
голову, и последовала общая схватка в
церкви. Сильнее всего никоновским постановлениям
противились на южных и северных окраинах
России. Бунт Стеньки Разина находится
в одинаковой исторической связи как с
окончательным закрепощением крестьянства
(Уложением 1649 г.), так и с церковными реформами
Никона. В Соловецком монастыре сопротивления
церковным реформам превратились в открытое
восстание. Соловецкие монахи отказывались
принять новопечатные книги. Основание
у них было то же, что и у прочих раскольников:
«Если мы раскольники – писал Аввакум
к царю Алексею Михайловичу, - так святые
отцы, и цари, и патриархи тоже были раскольники».
Словом, раскольники считали, что если
прежде молились по «худым» книгам, но
молились и спасались, то отчего не остаться
при старом? В Соловецком монастыре вспыхнуло
восстание против правительства, монахи
побросали книги в море и сожгли доски
от них. Царские воеводы 8 лет осаждали
монастырь. Даже архимандрит Никанор наводил
подзорную трубу на осаждавших и указывал
куда стрелять. Историк этой десятилетней
осады, один из главных последователей
раскола – Семен Денисов, сравнивает ее
с троянской войной.
Сначала в Москве
мало знали о раскольниках
и называли их капитонами (от черного
священника Капитона, распространявшего
раскол), но вскоре увидели, что Капитон
был лишь одним из многих, что раскол проник
повсюду. Раскольники, гонимые Никоном,
проклиная, прозвали его антихристом.
Находили подтверждение этому в Апокалипсисе.
Толковали, что число антихриста – 666,
и так как приближался 1666 г., то вера в пришествие
антихриста усилилась. Расколоучители
пускали слух. Что Никон богохульник, что
у него на внутренней подошве одной туфли
вышит образ Богоматери, а на другой –
восьмиконечный крест. Постановления
Никона, что апостолам не нужно молиться
на коленях, а достаточно кланяться в пояс;
что юродивые не что иное, как бешеные
и их не следует писать на иконах – подтверждали
в глазах народа эти слухи. В 1666-м и последующих
за ним годах напряжение суеверных ожиданий
Апокалипсиса достигло крайней степени.
В ночь перед масленицей и перед троицыным
днем (на эти дни ожидали (по преданию)
страшного суда) в нижегородском Поволжье,
надев рубахи, саваны и, ложась в долбленые
гробы, пели заупокойные молитвы. Некоторые
даже сами себя отпевали.
Когда раскол оказал
силовое противодействие, в Москве
начали понимать возможность
последствий распри, имевшей сначала
исключительно религиозный характер.
Вскоре сопротивление обнаружилось
и в Москве. Начинаются стрелецкие
бунты в защиту соловецких монахов,
следовательно за дело сподвижников Разина.
Старые книги – лозунг партии, объявившей
себя против как церковных, так и гражданских
реформ. Сопротивление гражданским реформам
становится сущностью раскола и только
прикрывается разногласием по церковным
вопросам, чтобы объединить более многочисленную
массу, относившуюся враждебно к крутому
повороту от старины к новым порядкам.
Противники Никона
называли себя последователями
старой веры и видели раскольников
не в себе, а тех, кто, по
их мнению, уклонялся от древнего
православия. Напрасно им доказывали,
что ничего не изобреталось, все,
что вводились, было старым, бывшим
прежде, что исправляли книги,
тщательно сверяя, по 500 афонским
спискам, по 200 греческим и из
других мест, и всем тем, которым
могли предоставить 39 монастырских
библиотек в России. Старообрядцы
считали, что Никон хотел исправить
книги кое-как, только бы все
было по-новому, что в его изменениях
больше принимали участие произвол
и «любоначалие», чем желание исправить.
При таком взгляде на вещи, совершенно
второстепенным вопросом стал: точно ли
Никон сделал нововведения, и не сделали
ли их те, кто допустил отступления от
греческих обрядов в эпоху, предшествовавшую
расколу? Вопрос о юридическом праве здесь
был посторонним.
Раскольники называли
исправления «новшествами». «Новшества»,
шедшие с греческого востока,
они признавали неверными, потому
что где же было существовать
чистым и неискаженным церковным
преданиям – говорили они –
на земле, подвластной туркам?
«Новшества» с латинского запада
были противны им по исконной
вражде к католицизму, и четырехконечный
крест уже потому был ими
не принят, что он был «латинским
крыжем».
Итак, раскол стоит
за старину, но старину недавнюю,
свою. Что было столетия назад,
до того, ему нет дела.
6. Отречение патриарха
Никона от патриаршества.
Реформы, проводимые
Никоном, порождали смуту в
обществе, вызывали противодействие
Никону. Его крутой нрав создавал
ему много противников. Произошел
у него разрыв и с царем.
Патриарх вторгался в дела
государства, возмечтал даже стать
выше царя и полностью подчинить
его своей воле. Алексей Михайлович
стал тяготиться своим «собинным
другом», охладел к нему. Началось все
вроде бы с мелочей. В 1658 г., во время очередного
праздника, царский окольничий, прокладывая,
по обычаю, дорогу для государя, ударил
палкой патриаршего человека. Тот начал
возмущаться, называя себя «патриаршим
боярским сыном», и тут же получил еще
один удар палкой. Никон, узнав об этом
случае, пришел в крайнее негодование
и потребовал у Алексея Михайловича расследования
и наказания виновного боярина. Но расследование
не было начато, а виновный остался безнаказанным.
Затем, Никон получил письмо от царя, в
котором государь запрещал ему впредь
именоваться великим государем. Видя изменившееся
отношение к себе государя, Никон задумал
воздействовать на царя угрозой, что ему
раньше удавалось. Он решил публично отречься
от патриаршества, рассчитывая на то, что
царь будет тронут его отречением и станет
упрашивать не покидать первосвятительский
престол. Это стало бы хорошим поводом
восстановить и усилить свое влияние на
царя. На торжественной литургии в Успенском
соборе в Кремле 10 июля 1658 г. он объявил
с амвона, обращаясь к духовенству и народу:
«От лени я окоростовел, и вы окоростовели
от меня.
От сего времени
не буду вам патриарх; если
же помыслю быть патриархом, то
буду анафема». Тут же на амвоне
Никон снял с себя архиерейское
облачение, надел черную мантию
и монашеский клобук, взял простую
клюку и вышел из собора. Сразу
после отречения Никона от патриаршества
царь Алексей Михайлович указал переписать
всю домовую и келейную патриаршую казну
"после великого господина, бывшего
патриарха Никона", т. е. все имущество,
принадлежавшее как патриаршему дому,
или кафедре, так и лично, или келейно,
патриарху Никону (такая перепись делалась
и прежде - после патриархов Филарета Никитича,
Иоасафа и Иосифа).
При этом подробно
описаны были: а) церковные вещи:
образа, кресты, панагии, сосуды церковные
и облачения, богослужебные книги
и разная церковная утварь; б)
домашние вещи: рясы, клобуки, камилавки,
шубы, серебряные кубки, братины, ковши,
тарелки и пр., бархаты, атласы, соболи,
сукна, ковры и пр.; в) наличные деньги,
поступившие в патриаршую казну с духовенства,
с патриарших монастырей и вотчин и из
других источников; г) жалованные грамоты
и другие многочисленные документы на
разные патриаршие имения; д) книги, рукописные
и печатные, славянские и греческие и на
иных языках, отчасти находившиеся в палатах
патриарха, каменных и деревянных, а преимущественно
помещавшиеся под Крестовою церковью
трех святителей - Петра, Алексия и Ионы,
Московских чудотворцев. По окончании
переписи патриаршего имущества все, что
оказалось в нем "келейного", т. е.
все вещи, принадлежавшие собственно патриарху
Никону, какого бы рода они ни были, по
приказанию государя были отделены и отправлены
в Воскресенский монастырь к бывшему патриарху.
Внимание и милость Алексея Михайловича
к бывшему патриарху простерлись еще далее.
Царь оставил за Никоном все три монастыря
его строения: Крестный, Иверский и Воскресенский
со всеми приписанными к ним четырнадцатью
монастырями и со всеми их вотчинами. Таким
образом, Никону оставлена была довольно
значительная область, церковная и владельческая,
в которой он мог самостоятельно действовать
как иерарх и как владелец. Он независимо
правил всеми этими монастырями, церквами
и вотчинами, творил в них суд и расправу,
сам посвящал для них священников, диаконов,
причетников, а для монастырей сам ставил
и настоятелей и другие власти и по своему
усмотрению распоряжался всеми доходами
с монастырских вотчин и угодий. К этим
доходам прибавлялось еще ежегодно по
две тысячи рублей, которые высылал царь
за взятые им у Воскресенского монастыря
камские соляные варницы.ю Но еще в то
же лето, когда Никон оставил свою кафедру,
один из близких к нему бояр, Никита Алексеевич
Зюзин, много раз, как сам свидетельствует,
посылал к нему дьяка Федора Торопова
со словами: "Что, государь, оставил
престол свой? Оставь свое упорство и возвратись".
И Никон каждый раз через того же дьяка
присылал ответ: "Будет-де тому время,
возвращусь"6. Значит, перед близкими
своими он вовсе не скрывал, что имеет
желание и надежду возвратиться на свою
кафедру. Он только не хотел сам проситься,
а ожидал времени, когда его позовут, и
он возвратится с честью. Однако Никон
жестоко ошибся в своих расчетах. Царь
не звал его обратно. Напрасное ожидание
настолько ожесточило Никона, что он даже
предал проклятию царя со всем его семейством.
Примириться со своим новым положением
в качестве только монастырского обитателя
он, разумеется, не мог. Никон попытался
снова вернуться к патриаршей власти.
Однажды ночью он внезапно приехал в Москву
в Успенский собор во время богослужения
и послал уведомить царя о своем приезде.
Но царь к нему не вышел. Раздосадованный
Никон вернулся в монастырь. Бегство Никона
с патриаршего престола внесло новое расстройство
в церковную жизнь. Царь по этому случаю
в 1660 г. созвал собор в Москве Собор решил
избрать нового патриарха. Но Никон на
этом соборе разразился бранью, обозвал
его «бесовским сонмищем». Этот собор
не дал конкретного результата. Церковь
по-прежнему оставалась без первосвятителя.
Время междупатриаршества по оставлении
Никоном патриаршей кафедры принадлежало
к числу самых смутных времен, какие только
известны в нашей церковной истории. Смуты
и нестроения, происходившие тогда в Русской
Церкви, были троякого рода: одни происходили
преимущественно в Москве от бывшего патриарха
Никона и из-за Никона; другие - в Киевской
митрополии, едва только начавшей присоединяться
к Московскому патриархату, но еще отстаивавшей
свои прежние права; третьи - более или
менее во всей Великой России от вновь
появившегося русского раскола. Смуты
и волнения, особенно первого и последнего
рода, достигли такой степени, что для
прекращения их и усмирения Русской Церкви
потребовался большой Собор, какого ни
прежде, ни после у нас не бывало.
7. Заключение.
Итак, что же привело
к столь серьезным переменам
в Русской Церкви? Непосредственным
поводом для Раскола послужила
книжная реформа, но причины,
настоящие, серьезные, лежали
гораздо глубже, коренясь в основах
русского религиозного самосознания.
Религиозная жизнь Руси никогда
не застаивалась.
Обилие живого церковного
опыта позволяло благополучно
решать самые сложные вопросы
в духовной области. Наиболее
важными из них общество безоговорочно
признавало соблюдение исторической
преемственности народной жизни
и духовной индивидуальности
России, с одной стороны, а с
другой - хранение чистоты вероучения
независимо ни от каких особенностей
времени и местных обычаев.
Незаменимую роль в этом деле
играла богослужебная и вероучительная
литература. Церковные книги из века в
век являлись той незыблемой материальной
скрепой, которая позволяла обеспечить
непрерывность духовной традиции. Поэтому
неудивительно, что по мере оформления
единого централизованного Русского государства
вопрос о состоянии книгоиздания и пользования
духовной литературой превращался в важнейший
вопрос церковной и государственной политики.
Не удивительно, что,
стремясь к унификации русской
церковной богослужебной сферы,
и полному равенству с восточной
Церковью, патриарх Никон решительно
взялся за исправление богослужебных
книг по греческим образцам. Это-то и вызвало
наибольший резонанс. Русские люди не
хотели признавать «нововведения», происходившие
от греков. Изменения и дополнения, внесенные
переписчиками в богослужебные книги,
и обряды, доставшиеся им по наследству
от предков, настолько укоренились в сознании
людей, что принимались уже за истинную
и священную правду. Нелегко было проводить
реформу в условиях сопротивления большой
части населения. Но дело осложнилось,
главным образом, тем, что Никон использовал
церковную реформу, в первую очередь, для
усиления собственной власти. Это также
послужило причиной для возникновения
его ярых противников и раскола общества
на два враждующих лагеря. Для устранения
поднявшейся в стране смуты, был созван
Собор (1666-1667 годов). Этот собор осудил
Никона, но признал–таки его реформы.
Значит, не таким уж патриарх был грешником
и предателем, каким старались его выставить
старообрядцы. Тот же Собор 1666-1667 гг. вызвал
на свои заседания главных распространителей
Раскола, подверг их "мудрствования"
испытанию и проклял как чуждые духовного
разума и здравого смысла. Некоторые раскольники
подчинились материнским увещеваниям
Церкви и принесли покаяние в своих заблуждениях.
Другие - остались непримиримыми. Таким
образом, религиозный Раскол в русском
обществе стал фактом. Определение собора,
в 1667 году положившего клятву на тех, кто
из-за приверженности неисправленным
книгам и мнимо-старым обычаям является
противником Церкви, решительно отделило
последователей этих заблуждений от церковной
паствы... Раскол долго еще тревожил государственную
жизнь Руси. Восемь лет (1668 – 1676 гг.) тянулась
осада Соловецкого монастыря, ставшего
оплотом старообрядчества. По взятии обители
виновники бунта были наказаны, изъявившие
покорность Церкви и царю - прощены и оставлены
в прежнем положении.