Российский политический режим: неосоветский авторитаризм и патронажное президентство

Советское наследие: архаические формы политической коммуникации и доминирование государственной  пропаганды

Даже поверхностный  взгляд на состояние политической коммуникации в России свидетельствует о том, насколько сильны в стране советские обыкновения и привычки. В отличие от западных демократий, российские политические партии не выполняют функцию артикуляции и агрегации общественных интересов. Неполноценными заменителями их посредничества выступают индивидуальные и коллективные петиции, а также административные “приемы граждан”, проводимые в духе старых традиций[41]. Но, несмотря на все несовершенство, эти установления остаются важным каналом передачи низовых чаяний наверх. Подобные процедуры, наряду с опросами общественного мнения, поставляют элите “сырые” данные, но не предполагают открытого диалога между управляющими и управляемыми. Иными словами, “нервные окончания” в такой социальной системе совершенно не развиты. Общественные настроения, выявляемые через описанные каналы, нельзя квалифицировать как результат прямой политической коммуникации.

Новшеством, привнесенным Путиным, стали регулярные, тщательно  подготавливаемые и популярные телевизионные “диалоги с народом”. В ходе этих мероприятий заинтересованные граждане рассказывают президенту (а ныне премьер-министру) о своих заботах с телеэкрана, а также посредством текстовых сообщений и телефонных звонков. В многочасовом общении “со всем народом” преобладают повседневные, житейские проблемы. Подобный диалог можно считать современной версией архаичного способа коммуникации между властителями и подданными; на его примере хорошо видно, насколько ограниченной оказывается в нынешней России обратная связь населения с властями.

Президент Медведев, энергичный поборник Интернета, предпочитает более  современные формы общения: он открыл собственный сайт и ведет блог. Именно через эти каналы он собирал, в частности, мнения граждан о  своей статье “Россия, вперед!”, опубликованной в сентябре 2009 года на сайте “Газета.ру”. Причем данный сайт, несомненно, был выбран именно из-за того, что его создатели и читатели весьма критичны по отношению к нынешней власти. Медведев, видимо, хотел продемонстрировать свою расположенность к критике, но и передовым формам сетевого общения еще очень далеко до живого диалога между политическим руководством и обществом. Несмотря на то, что набирающий силу Интернет предоставляет возможности для свободного выражения мнений и настроений, власти нередко пытаются сбить накал критики через использование якобы независимых ресурсов и блогов, негласно ими же и финансируемых[42].

В отличие от Интернета, принадлежащие государству телевизионные  каналы специализируются на официальной пропаганде, они примитивно рекламируют политический режим. На телевидении табуированы не только критические высказывания, но и отдельные темы. Властям, деятельность которых освещается и комментируется в сугубо позитивном свете, не задают никаких вопросов. В условиях, когда 90% населения узнают о новостях благодаря вещанию государственных каналов, успех государственной пропагандистской машины гарантирован[43]. В феврале 2010 года радиожурналист Матвей Ганапольский, перефразируя знаменитую сталинскую фразу, констатировал: “Телекадры решают все”[44].  

Корпорации  как функциональные суррогаты партий

В России классические задачи артикуляции и агрегации интересов  решаются крупными корпорациями, в  то время как партии и прочие общественные объединения почти не имеют политического веса[44]. Действительно, представителей большого бизнеса время от времени приглашают в Кремль для обмена мнениями, и, хотя такие встречи имеют статус консультаций, они позволяют ведущим бизнесменам оказывать влияние на политику. В целом “держать руку на пульсе” национальной политики дозволяется немногим корпорациям. Эти немногие имеют собственных депутатов в Государственной Думе, а также прямой выход на министров и администрацию президента. Во время избирательных кампаний большие концерны функционируют как политические машины, принимая на себя посредничество между обществом и государственной властью, - они практически изгнали сами партии из предвыборного процесса[46]. Такое положение вещей лишь усиливает впечатление, что в России политическая власть узурпирована “корпоративной олигархией”[47].

Так называемые “административные” партии - “Единая Россия” и “Справедливая  Россия” - являются всего лишь инструментами  верхушечных манипуляций, призванных обеспечить поддержку политическому  руководству. Эти партии лишь внешне напоминают демократические организации. “Единая Россия”, которую порой называют правящей партией, почти не участвует в отправлении политической власти; она даже не влияет на назначение министров. С этой точки зрения правильнее было бы называть ее “придатком” “кланово ориентированной системы политической клиентелы”, утвердившейся в стране[48]. Как партия клиентского типа “Единая Россия” обязана прежде всего обеспечивать доступ к ресурсам и должностям. Подобно прежней КПСС, она выступает стартовой площадкой для наиболее амбициозных партийцев. Но, в отличие от КПСС, она не обладает никакой реальной властью и не имеет специфической идеологии[49]. Новая государственная партия служит “приводным ремнем” внутри “вертикали власти”, и в этом отношении ее следует отнести не столько к input, сколько к output нынешнего режима.

Из-за масштабных манипуляций  российские выборы в последние годы перестали выполнять функцию  легитимации действующей власти, а грубые маневры, использованные Кремлем  для проталкивания “Единой России” на региональных выборах в октябре 2009 года, повлекли за собой всеобщее разочарование в электоральной процедуре. В знак протеста депутаты от фракций меньшинства на некоторое время покинули думский зал заседаний, потребовав вмешательства Медведева. Президент колебался между признанием бесславной победы “Единой России” и желанием призвать победителя научиться “проигрывать с достоинством”. Он раскритиковал партию за то, что она не видит различия между административными и демократическими процедурами. Тем самым Медведев показал, что он стоит за рамками привычных механизмов “ручного управления” системой. Вместе с тем типовой составляющей такого вида управления оставалось цементирование победы “правящей партии” с помощью государственных корпораций и губернаторов, заставлявших политические шестеренки крутиться в нужном направлении. В октябре 2009 года впервые стало очевидным, что механизмы “сверхуправляемой демократии” вредят функциональности режима. 

Политический  рекрутинг советского типа: кооптация в элиту вместо демократического отбора

В западных партийных  демократиях политический персонал рекрутируется посредством демократических  процедур. В России, по контрасту, политический рекрутинг ограничен кооптацией в элиту. В данном отношении функция input оказывает решающее воздействие на политический профиль режима. Президент заполняет высшие государственные посты людьми, которых он лично знает и которым он доверяет. Такие назначенцы пользуются возможностью приспособить политику государства под свои персональные умения и интересы. Эта традиционалистская и автократическая форма призыва на политические должности является результатом исключения партий из политического процесса. Вместо них, доминирующим влиянием на отбор кандидатов, приглашаемых на высшие государственные позиции, пользуются президентская администрация и спецслужбы[50].

Вступив в президентскую  должность, Медведев публично сетовал  на сложности, мешающие внедрению новых  подходов к подбору политических кадров. Нынешняя система, по его мнению, архаична и напоминает советскую работу с кадрами; посты в правительстве предлагаются в обмен на личную преданность, а иногда и вовсе продаются. Медведев хочет изменить этот порядок, отталкиваясь от принципа профессиональной компетентности. С этой целью он инициировал работу по предварительному формированию списка наилучших администраторов, готовых войти в будущий кадровый резерв страны. Этот технократический жест свидетельствует о том, что Медведев, по-прежнему остающийся генералом без армии, хотел бы иметь личную властную базу. В России общий сбор товарищей по оружию всегда оставался предварительным условием борьбы за сохранение президентской власти.

Ельцин рекрутировал ближайших сподвижников из самых  различных сфер. В его окружении  были даже ученые, пользовавшиеся широкой свободой. В отличие от первого президента, бывший полковник КГБ Путин в кадровой политике опирался на личные знакомства и абсолютную лояльность. Он призвал в государственный аппарат бывших коллег по университету, КГБ, городской администрации, а также ближайших друзей. Они принесли в московские кабинеты управленческие субкультуры либерального, технократического, автократического толка[50]. Добиваясь постоянства их поддержки, Путин открыл этим людям доступ к основным экономическим активам. Многие из них получили высокие посты в крупнейших корпорациях, причем большую часть “корпоративных бюрократов” составили выходцы из спецслужб. Комбинация понятий “олигарх” и “силовик” отметила появление на российской сцене класса “силовархов”[52]. Подобная констелляция типична для системы “патронажного президентства” в том виде, в каком ее определяет американский транзитолог Генри Гейл. С самого начала было очевидно, что карьерные сотрудники секретных служб не слишком хорошо справлялись с работой в корпорациях, что не раз позволяло экономистам и критикам режима ставить под сомнение функциональность этого странного переплетения экономики и политики[53].  

“Патронажное президентство”: принятие решений в рамках неформальной олигархии и господства бюрократии

Воздействия, которым система подвергается на входе, согласно системной теории выливаются в конкретные политические решения на выходе. Как отмечалось выше, в России основные рычаги политической и экономической власти принадлежат союзу “неформальной олигархии” с высшим чиновничеством. Подобная структура происходит от патримониального и бюрократического наследия Советского Союза, но в то же время она воплощает в себе итоги приватизации советского государства. Трансформация прежних порядков повлекла за собой перераспределение капитала и власти, но не изменила их сути. Благодаря этому обстоятельству довольно быстро восстановились типичные советские практики патримониального отправления власти[54]. Тесное переплетение денег и политического могущества зачастую ведет к олигархизации государства[55]. Справедливости ради стоит отметить, что этот феномен не ограничивается только Россией: наличие кланов и клиентелы в совокупности с использованием государственных постов ради частных выгод типично для многих государств бывшего “восточного блока”.

Главной особенностью процесса принятия решений в России можно  считать абсолютно неформальный характер удовлетворения олигархических интересов посредством личных связей[56]. Кроме того, исключительной важностью  в рамках властного синдиката обладают государственные корпорации[57]. К этому разряду относятся такие номенклатурно-политические группы, как “Газпром”, “Газпромнефть”, “Роснефть”, “Сбербанк”, “Росэнергоатом”, “Рособоронэкспорт”, “Российские железные дороги”, группы Абрамовича и Дерипаски[58]. Частные лица, стоящие за этими структурами, могут меняться, и это обстоятельство весьма затрудняет идентификацию основных игроков. Некоторые наблюдатели считают, что “Газпром” или “Роснефть” вообще невозможно отделить от государства. Другие же размышляют над тем, контролирует ли Путин “Газпром” или “Лукойл” или же все происходит наоборот[59].

Если обратить внимание на семейные и личные взаимоотношения, связывающие руководителей ведущих  государственных ведомств и крупных  корпораций, неразделенность главных игроков предстает очевидным фактом. Такие формулировки, как “путинская семейная корпорация” (Делягин), “патримониальный султанизм” (Афанасьев) или “семейный контракт” (Немцов и Милов), довольно трудно обосновывать, но они кажутся очень похожими на правду. В любом случае популярная теория, согласно которой Россией правит “плутократия”, не лишена оснований.

Как представляется, средоточие осуществления власти и принятия решений в рамках “патронажного  президентства” составляют две пересекающиеся сферы взаимодействия. Если в первой из этих сфер борются за влияние около дюжины кланов, то во второй сфере контактируют несколько человек, которым принадлежит решающее слово[60]. К этой эксклюзивной группе относятся высшие руководители спецслужб, “корпоративные бюрократы” и ведущие технократы[61]. В принятии решений им помогают неформальные кремлевские группы и неформальные политические консультанты[62]. К концу путинского президентства стало очевидным, что особо мощным влиянием пользуется руководство администрации президента. Почти полная закрытость системы не позволяет делать точных суждений о том, как именно принимается то или иное решение.

Все вышесказанное свидетельствует  о том, что оформление output, а именно концептуализация, внедрение и согласование политики, здесь представляет собой довольно длительную и сложную процедуру, в ходе которой компромиссы достигаются только между случайными и временными коалициями. Принимаемым таким образом решениям не хватает устойчивости, и потому они часто не доводятся до конца. Бюрократическая интрига подменяет демократический контроль; подобные формы правления не знают, что такое политическая ответственность. Таким образом, решения, принимаемые на самом верху, лишены функциональной эффективности, а политический режим в целом всегда испытывает дефицит стабильности. 

Взаимоотношения между государством и обществом: политическая легитимность в обмен  на пассивность

Благодаря материальной и идейной обработке общества политическое руководство пользуется поддержкой на уровне 70-80%. Гигантский приток денег, получаемых от нефтегазового экспорта, позволил заметно повысить жизненные стандарты российского населения. Контролируемые государством СМИ настойчиво убеждают людей в том, что Россия вернулась в клуб мировых лидеров и обеспечила собственную внутреннюю стабильность. Президентство Путина рисуется уникальным успехом, не идущим ни в какое сравнение с архаичным правлением Ельцина. Кроме того, Запад, особенно США, регулярно изображаются в качестве главных врагов России - классический пример использования пропаганды в целях политической консолидации и упрочения режима[63].