Алексеев Ю. Г. Государь всея Руси

 

Улу-Мухаммед не осмелился  штурмовать Кремль. Простояв десять дней под его стенами, он отошел, «граду не успев ничто же», но зато —  «зла много учини земли Русской». Опять потянулись на восток тол­пы связанных русских пленников, снова над Русской землей зазвучали «плач неутешим и рыдание». Отсту­пая, хан сжег Коломну и «людей множество плени, а иных изсекл»... За двести лет со времен Батыя, ког­да над Русью впервые нависла тьма ордынского ига, такие картины стали привычными... У великого князя Василия Васильевича, внука Дмитрия Донского, и его жены Марии Ярославны, до­чери боровского князя и внучки Владимира Андрее­вича Серпуховского, героя Куликовской битвы, это был второй сын — первый их сын, Юрий, родился осенью 1437 г. и прожил немногим более трех лет. Именно второму сыну суждено было стать наследни­ком. Но этого пока еще никто не знает...

 

Рождение второго сына в семье великого князя — событие, хотя и достойное упоминания, но далеко не самое важное для современников. Гораздо больше вол­новали средневекового человека дела церковные. А в наступившем году для этого были особые основания. Только что, летом 1439 г., во Флоренции был заклю­чен едва ли не важнейший церковно-политический акт средневековья — уния между католической и право­славной церковью с признанием последней главенства римского папы.

 

Прошло почти четыре века с тех пор, как папа Лев IX и константинопольский патриарх Михаил Керулларий предали друг друга  анафеме и христиан­ская церковь окончательно раскололась на западную (католическую) и восточную (православную). Под эгидой папского престола оказались Германская импе­рия («Священная Римская империя немецкой нации», как она гордо себя именовала), королевства француз­ское и английское, отчаянно боровшаяся с маврами Испания, бесчисленные города и карликовые герцогст­ва Италии, молодые христианские государства Поль­ша, Чехия и Венгрия и далекие северные народы по­луварварской Скандинавии. Константинопольская патриархия простерла свою власть над церквами Руси, Болгарии, Сербии, Валахии. Христиане Ближнего Вос­тока, составлявшие патриархии Александрийскую, Антиохийскую и Иерусалимскую, уже веками находи­лись под властью арабских халифов.

 

В отличие от Болгарии и Сербии, которым прихо­дилось бороться с политическими амбициями визан­тийских императоров и отстаивать свою националь­ную независимость, Русская земля была связана с Византией исключительно в церковно-культурном пла­не. Русская церковь, формально подчинявшаяся пат­риархии, была почти всегда гораздо больше связана со своей национальной почвой и вырабатывала собст­венные политические традиции, далекие от интересов императора и патриарха. И хотя связь с Константино­полем никогда не прерывалась и патриарх не только возводил в сан русских митрополитов, но и подчас об­ращался с поучениями и наставлениями к «своей» русской пастве, положение русских митрополитов и епископов существенно отличалось от статуса католи­ческого иерарха, жестко подчиненного «святому престо­лу» в Риме. Осенью 1440 г. в Галиче умер князь Дмитрий Юрьевич Красный, один из злополучных руководителей Белевской битвы. (Его смерть после долгой летаргии поразила современников суеверным ужасом.) Его удел перешел к старшему Дмитрию — Шемяке. Это очень усилило позиции последнего. 
 
Феодальная усобица то ослабевала, то вспыхивала с новой силой. В борьбу вмешивались Новгород и Литва. Неурожай и голод вызвали эпидемию во Пскове. Зимы были «злы», а сено дорого, отметил летописец. Нападали старые враги — ордынцы. «Царевич» Мустафа «со множеством татар» вторгся в Рязанскую землю — многострадальное пограничье между Русью и Диким Полем. На этот раз ордынцев удалось отразить — в бою на речке Листани был убит сам «царевич», хотя и русские понесли большие потери. Это только один из эпизодов незатухавшей войны, фактически шедшей между Русью и Ордой почти с самого начала ига. Несмотря на выплату ордынцам «выхода» (дани), несмотря на признание Русью своей формальной зависимости от хана («царя»), у которого русские князья выпрашивали ярлыки на великое княжение и к которому регулярно ездили на поклон с богатыми дарами («поминками»), прочного мира на южной границе не было никогда. Если не сам «царь» и посланные им воеводы (их походы случались довольно редко и каждый раз носили характер катастрофы, как при Тохтамыше и Едигее), то бесчисленные «царевичи» чуть не каждый год вторгались в русские земли, грабили, жгли, убивали и уводили «полон». В постоянном напряжении, ожидании очередного ордынского набега проходила жизнь одного поколения за другим. В истории есть события, носящие глубоко символи­ческий характер, затмевающий их непосредственное реальное значение. Такое событие произошло в Переяславле 6 мая 1446 г. Лицом к лицу встретились ухо­дящее, но цепкое и живучее прошлое Руси и ее буду­щее, пока еще хрупкое и на вид беззащитное. Перед Дмитрием Шемякой, живым воплощением удельного консерватизма и феодальной анархии, стоял шестилетний княжич, которому предстояло навсегда покончить с феодальной смутой на Русской земле.

 

После довольно сухого и  неискреннего приема («мало почти их с лестью») княжичи были приглашены на обед, одарены подарками и на третий день от­правлены вместе с епископом к отцу в Углич — в за­точение. Выполнив поручение Шемяки, Иона вернул­ся в Москву и «сел на дворе митрополичьем», т. е. стал исполнять обязанности главы русской церкви.

 

А как же с отпуском Василия на свободу, с пожа­лованием  его отчиной? С выполнением своего торже­ственного обещания великий  князь Дмитрий Юрьевич не очень  спешил. Василий Васильевич с женой, а те­перь и с детьми продолжал оставаться в углицкой темнице.

 

Но просчитался изобретательный  Дмитрий Юрье­вич. Новый обман  только ослабил его позиции и  умно­жил число врагов. Фронт оппозиции  расширялся. Главная опора великокняжеской  власти — испытан­ный в Думе и в походах служилый вассалитет — все больше ускользала из-под ног Шемяки.

 

Началось открытое восстание. Правда, попытка си­лой освободить Василия не удалась — его сторонники были вынуждены бежать к Василию  Ярославичу в Литву, но обстановка все  время накалялась, и далеко не глупый Дмитрий Юрьевич понимал это. На сове­щании у Шемяки с князем Иваном Можайским, боя­рами и епископами высказывались разные мнения. Но Шемяка вынужден был прислушаться к голосу епископа Ионы. Иона настойчиво требовал выполнения обещания — выпустить на волю Василия Васильевича, наделить его «вотчиной» и заключить с ним мир. В неустойчивой тревожной обстановке, когда «мнозие люди отступают от него», конфликт с главой русской церкви мог очень ухудшить положение Дмитрия Юрь­евича. Он решил последовать совету епископа.

 

В сопровождении бояр, епископов и архимандритов Шемяка явился в Углич, в торжественной  обстановке выпустил Василия и его  семью из темницы и заклю­чил  с ним мир на крестном целовании. Оба соперника каялись друг перед  другом (Василий Васильевич брал всю вину на себя) и просили друг у друга проще­ния в прочувствованных словах. Не было недостатка и в слезах — суровое средневековье любило сенти­ментальные эффекты. Был и «пир велик» у Дмитрия Юрьевича, и «дары многи» от него Василию, его жене и детям (их теперь было трое — 13 августа в Угличе родился сын Андрей). В качестве вотчины слепому князю была назначена Вологда — маленький городок на самой окраине Московской земли, у спорного с нов­городцами рубежа. Туда и отправился с семьей вче­рашний пленник.

 

Но недолго длилась  идиллия... Физически беспо­мощный, слепой Василий Васильевич отнюдь не был сломлен морально. Он не переставал оставаться поли­тиком, не забывал, что  он — великий князь Москов­ский. Средневековый человек умел каяться, умел и притворяться. Проливая слезы перед Шемякой и бла­годаря его за «милосердие», он был весьма далек от капитуляции перед ним. Не мира, но мести и торжества над соперником жаждал униженный князь. Понимал он и знал, что некрепки позиции его врага, что ши­рится движение за возвращение на великокняжеский стол законного обладателя.

 

Пребывание в Вологде  было недолгим. Вскоре со всеми своими людьми Василий отправляется на Бело-озеро, в знаменитый монастырь, основанный учеником Сергия Радонежского, Кириллом. Благочестивое же­лание «тамо сущую братию накормити и милостыню дати» было далеко не главным мотивом этого палом­ничества. «Несть бо льзя таковому государю в такой дальней пустыне эаточену быти»,— сочувственно ком­ментирует летописец.

17 февраля 1447 г., ровно через год после своего ослепления, Василий Васильевич въехал в столицу. В феодальной войне произошел решительный перелом. Но до мира было еще далеко.

В ноябре 1447 г. он послал своих князей «воевати Володимер  и Муром и прочие грады» Русской  земли. Навстречу им двинулись войска великого князя. Но для войны с казанцами прежде всего надо было до­биться мира с Шемякой. Снова двинулся Василий Ва­сильевич на своего соперника, который на этот раз укрепился в Галиче. Дойдя с войсками до Костромы, Василий начал переговоры. Шемяка согласился за­ключить мир. В очередной раз состоялось крестное целование, были составлены «проклятые» (клятвенные) грамоты о мире. Заключив мир, Василий Василь­евич пошел от Костромы через Ростов к Москве. Со­общая, что он прибыл в столицу на Фомину неделю (31 марта 1448 г.), летописец тут же отмечает: «а сын его князь Иван был в Володимере»1.

 

Это первое самостоятельное  упоминание о князе Иване. Восьмилетний княжич не участвует в походе с  отцом на Кострому, а находится  во Владимире, с войсками, посланными для отражения нашествия ка­занского хана. Наследник великокняжеского стола по­лучает отнюдь не тепличное воспитание. Первая обя­занность князя — ратный труд. Его с детства приучают к походам. Воеводы и воины привыкают смотреть на него как на будущего своего государя.

 

15 декабря 1448 г. русские  епископы, собравшись в Москве, поставили  на митрополию всея Руси рязан­ского  епископа Иону 2. Это было важное  событие. Впервые митрополит был  избран самими русскими, без утверждения  константинопольским патриархом. Кончилась зависимость от патриарха, началась авто­кефалия («самоглавенство») русской церкви, теперь единственной самостоятельной православной церкви в Европе.

 

Недолог был мир с  Шемякой. Весной 1449 г. он, «преступив крестное целование и проклятые к себе грамоты», начал военные действия. 27 января под Галичем произошло последнее крупное сражение фео­дальной войны. Не помогли Дмитрию Юрьевичу пуш­ки, палившие с городских стен, не помогла крепкая позиция на горе под городом. «В сече злой» он был разбит наголову. Почти вся пешая рать полегла на месте, сам Шемяка едва ускакал с поля сражения. Город сдался на милость победителя 3. Удельное кня­жество Шемяки перестало существовать.

 

Шемяка бежал в Новгород. Новгородские бояре приняли его  с распростертыми объятьями. Они были рады продлить усобицу, ослаблявшую Москву и тем самым усиливавшую позиции новгородского боярства. 2 апреля Великий Новгород «целовал крест к велико­му князю Дмитрию заедино»4 и с этого времени пре­вратился в базу дальнейших действий Шемяки. Страшное бедствие обрушилось на Русскую землю летом 1451 г. Ордынские татары во главе с «цареви­чем» Мазовшей снова оказались на Оке («на Берегу»)'. Не успели собраться русские полки — ордынцы вне­запно перешли Оку у Коломны, растерялся стоявший здесь воевода князь Иван Александрович Звенигород­ский. Великий князь Василий поспешно выехал из столицы. Это была обычная тактика московских кня­зей в случае неожиданного или непреодолимого та­тарского нашествия. Полагаясь на крепость стен Крем­ля, они приводили столицу в осадное положение, а са­ми отправлялись собирать войска. В дальнюю поездку сопровождал отца старший сын, впервые названный по этому случаю великим князем.

 

На рассвете в пятницу, 2 июля, Мазовша подошел к сердцу Русской земли. В Москве оставались великая княгиня Софья Витовтовна, второй сын великого князя Юрий, «множество бояр и детей боярских... и многое множество народа». Здесь же оставался и митрополит Иона, и «весь чин священнический и иноче­ской». Великую княгиню Марию с младшими детьми Василий успел отправить в Углич.

 

Поспешно уезжал из Москвы Василий Васильевич..! Второпях он не сделал важнейшего распоряжения —  не велел заблаговременно сжечь  посады, окружавшие со всех сторон Кремль рядами деревянных дворов. По­сады  зажгли сами ордынцы. Прикрываясь завесой огня и дыма, они бросились на кремлевские стены.

 

Ветер тянул на Кремль. Скученные на узком про­странстве  люди начали задыхаться в жаре и  дыму. От летевших с пылающего посада искр и головешен вспыхнули деревянные постройки. Густая пелена ед­кого дыма заволокла Кремль — «от дыма не бе лзя и прозрети».

 

Старые белокаменные стены, видевшие и Ольгерда, и Тохтамыша, и Едигея, и Улу-Мухаммеда, были в  нлохом состоянии. Страшный пожар 1445 г. нанес им немалый урон. Кое-где  они были наскоро залатаны деревом. На эти участки и устремились ордынцы. Судьба столицы висела на волоске. Но москвичи, как и в прежние времена, не дрогнули. Они совершали вылазки, отвлекая силы татар от атакуемых участков. До темноты кипел рукопашный бой под кремлевскими стенами. Взять город с ходу Мазовше не удалось.

 

С наступлением темноты  горожане стали готовить­ся к  продолжению борьбы. Готовился «пристрой  градный» — предмостные укрепления, готовились пушки, пищали и самострелы (видимо, и они не были свое­временно развернуты на стенах), раздавались защит­никам города щиты, луки и стрелы. Как и при напа­дении Тохтамыша в 1382 г., как в тревожные дни июля 1445 г., инициатива в организации обороны вс­ходила от самих горожан — жителей московских по­садов, оказавшихся теперь на тесных площадях и пе­реулках Кремля. Во всяком случае, летописец не называет по имени ни одного воеводу, ни одного боярина, хотя, по его же словам, их было в осаде «мно­жество»...

 

Наступило утро. Но напрасно ожидали москвичи продолжения штурма. Татарский лагерь был пуст. По­сланные разведчики доложили, что ордынцы ушли, бросив медные и железные вещи и «прочего многово товару». Гроза прошла.

Не знал «царевич», что  великий князь уже далеко, на Волге, у устья Дубны, и что не скоро  может он появиться со своими полками. Доблесть московских горожан — вот что спасло столицу на этот раз, вопре­ки растерянности воевод и самого Василия Васильевича.

 

«Вы не унывайте... ставите  храмины по своим ме­стам, а яз рад вас жаловати и лготу дати»,—  обратил­ся Василий Васильевич к спасителям Москвы после своего возвращения из не очень почетной «эвакуации». Трудно сказать, насколько эти слова были утешением для десятков тысяч горожан, оставшихся без крова и имущества. Через шесть лет после пожара 1445 г. сто­лица опять представляла собой пепелище. Дорогую цену платили русские люди за ошибки своих князей и воевод...6

 

Одиннадцатилетний «великий князь» Иван полу­чил еще один предметный урок. Узнал он, что такое ордынское  нашествие, даже малого масштаба, чем  грозит нераспорядительность воеводы, не сумевшего отбить татар от Берега, увидел, чем оборачивается легкомысленная поспешность при отъезде главы госу­дарства из столицы, мог убедиться, каковы бывают горожане, когда они берут оружие в руки для защиты своего города.

 

Но как бы там ни было, в первую очередь надо было покончить с Шемякой. Он закрепился в захва­ченном Устюге, оттуда нападая на другие русские зем­ли. 1 января 1452 г. Василий Васильевич последний раз выступил в поход против своего недруга. Дойдя до Ярославля, он «отпусти сына своего, великого кня­зя Иоанна... противу князя Дмитреа», а сам двинулся к Костроме. Еще раньше к Устюгу были посланы главные силы — двор великого князя с лучшими вое­водами.

 

Итак, двенадцатилетний Иван Васильевич отпра­вился в свой первый самостоятельный поход. Разу­меется, фактически во главе войска шли опытные воеводы. Но формальное главенство и личное участие юного великого князя стало ступенью к его политиче­скому возмужанию.

 

О событиях зимнего похода подробнее всего рас­сказывает  местная Устюжская летопись. Узнав о вступлении великокняжеских войск в Галич, Шемяка «остави Устюг и побеже к Двине». На Устюге остал­ся его наместник Иван Кисель — очевидно, для при­влечения внимания. Весть об этом дошла до великого князя Ивана во время марша на Устюг. Немедленно были отправлены воеводы «с силою» мимо Устюга, по реке Юг, в погоню за Шемякой. Ни одного дня не стояли войска великого князя под Устюгом — хитрость Шемяки не удалась. Сам же Иван Васильевич из Галицкой земли пошел на Сухону и далее на Кокшенгу, перекрывая кратчайший путь отступления Шемяки к Новгороду.