Античная философия Гераклита

Из идеи об относительном  тождестве противоположностей и  относительности свойств вещей  софисты сделали крайний вывод  об условном (субъективном) характере  противоположностей и человеческих суждений и оценок о них. Хотя Гераклит с его резкими формулировками («добро и зло – одно и то же», «день и ночь – одно и то же»  и т.п.) дал известный повод  для субъективизма софистов, тем  не менее у нас нет оснований  следовать Платону и Аристотелю и делать эфесца ответственным за релятивизм и нигилизм софитов. Если бы Гераклит считал все (за исключением космоса) субъективным и произвольным, то ему незачем было бы говорить, что прекраснейшая из обезьян уродлива по сравнению с человеком; ему не понадобилось бы противопоставлять поведение человека поведению свиней, птиц и осла; он не противопоставлял бы столь резко «немногих» лиц «большинству» людей, как это он делает, когда говорит об образе их жизни и мышления.

Гераклиту чужда идея о  невозможности достоверных суждений, объективного знания. На это можно  возразить, что человеческие представления  он характеризует как «детские забавы»; для него даже то, что знает и  познает наиболее знающий, наиболее опытный человек, не что иное, как  «мнение». Возникает вопрос: надо ли было столь нелестно отзываться о Ксенофане, иронизировать над его «многознайством», если приоритет в открытии того, что «все строится на мнении», принадлежит именно ему? Впечатление, будто Гераклит разделяет взгляд об условном (субъективном, произвольном) характере человеческих суждений и оценок, усиливается, когда читаем его следующий фрагмент: «Для бога все прекрасно, хорошо и справедливо, а люди же одно приняли за справедливое, а другое – за несправедливое».

Итак, на первый взгляд возникает  неустранимое противоречие между убеждением Гераклита в возможности объективного знания (иначе зачем понадобилось ему критиковать «собственное разумение» большинства людей, т.е. их субъективизм) и его «скептическими» высказываниями. Но это только на первый взгляд. На деле же непреодолимого противоречия в высказываниях  эфесца нет. Так, относя в приведенном выше фрагменте к разряду «мнений» и то, что знает самый знающий и самый испытанный человек, Гераклит тут же продолжает: «И тем не менее Дике настигнет лжецов и лжесвидетелей». Дике – это образ-понятие («смыслообраз»), с помощью которого Гераклит выражает свою идею о господствующем в мире порядке (правопорядке), о мировом правосудии и мировой справедливости, о всеобщей правде и всеобщей мере. Дике как всеобщей мере подчиняется все существующее, в том числе и Солнце.

По мысли Гераклита, и  степень достоверности суждений человека, и его правдивость и  справедливость определяются степенью его причастности к Дике как высшей норме и высшему критерию правды (истины и справедливости). Или, говоря в стиле Гераклита, хотя Дике (Правда) наиболее знающего человека и есть по сравнению с божественной (мировой) Дике всего лишь «мнение» (не в смысле ложного и произвольного, а в смысле относительно верного), тем не менее она настигнет и накажет «строителей» заведомо ложных мнений и заведомо ложных свидетельств. Иначе говоря, мнение мнению рознь.

Гераклит как бы утверждает, что тезис о господстве произвольного  мнения над всем стирает грань  между заведомой ложью и относительно верным суждением. В противоположность  Ксенофану он выдвигает тезис, согласно которому относительно верные суждения отличаются от ложных тем, что первые «строятся» на Дике (или – что то же самое – на логосе), а вторые – на произвольном мнении, на субъективном «разумении» или же на сознательном отходе от Дике (логоса), если речь идет о заведомо ложных суждениях. Поэтому из слов Гераклита в приведенном выше фрагменте о том, что у бога – одно, а у людей – другое, вовсе не следует вывод о субъективном, иллюзорном и произвольном характере человеческих представлений и оценок о прекрасном, справедливом и т.п.

У эфесца речь идет о том, что при всей относительности  прекрасных вещей и дел, а также  человеческих суждений о них, в мире объективно имеются определенные степени  красоты, истинности, справедливости и  т.д. как проявление господствующего в космосе Дике – логоса. Иначе говоря, все временное, преходящее («смертное») обладает относительной красотой, «правдой», гармонией и т.д. Но эта относительность объективна. Лишь вечному (космосу, «богу») присуща абсолютная красота, гармония и т.д.

Космос есть «прекраснейшая», абсолютная гармония. Однако эта абсолютная гармония не исключает, а, наоборот, предполагает противоположности. Гераклитовский «бог», или всеобщий миропорядок, представляет собой единство противоположностей, в котором периодически и в известных пределах берет верх то одна, то другая из противоположностей. «Бог» Гераклита есть тождество различного. Он един и постоянен. Но в мировых процессах он принимает различные формы. Или, говоря в стиле Гераклита, «бог» постоянен в своей изменчивости и изменчив в своем постоянстве. Сообразно этим формам «бог» получает различные названия («день», «ночь», «зима», «лето» и т.д.), которые обозначают разнообразные (противоположные) его состояния. Когда «холодное нагревается» и теплое начинает брать верх, наступает лето; когда же «теплое охлаждается» и холод начинает преобладать, лето сменяется зимой. То же самое можно сказать относительно дня и ночи, войны и мира – всех вообще противоположностей. В признании человеком тождества противоположностей и единства разнообразного вообще Гераклит видит признак мудрости.

Динамическое единство (тождество) противоположностей выражается, согласно Гераклиту, в том, что каждая вещь и каждое явление в процессе изменения  испытывают противоположные состояния, переходя в свою противоположность. Так, живое становится мертвым, бодрствующее – спящим, молодое – старым. Но можно сказать и обратное: мертвое было живым, спящее – бодрствующим, старое – молодым. Иначе говоря, смерть есть прожитая (пережитая, испытанная) жизнь, старость есть пережитая, испытанная молодость и т.д. Становится понятным следующее высказывание «темного» философа: «Одно и то же в нас: живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое, ибо это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это».

Единство противоположностей, о котором идет речь у эфесского  мыслителя, есть гармония в двух ее формах: как относительное преобладание одной из сторон противоположности  над другой (например, преобладание теплого над холодным или, наоборот, холодного над теплым) и как напряженное равновесие «расходящихся» противоположностей, подобное тому, которое наблюдается у лука и лиры. И та и другая формы гармонии, обуславливая существование вещей, придают им определенность, устойчивость и прочность вещей. Дело в том, что гармония рано или поздно нарушается борьбой противоположностей. Чрезмерное преобладание одной из противоположностей над другой означает дисгармонию и приводит к исчезновению вещи.

По учению Гераклита, дисгармония, которой завершается существование  всего временного («смертного»), невозможна в отношении космоса, который  вечен. Точнее говоря, дисгармония «смертного», исчезновение единичного есть необходимое  условие гармонии целого (космоса), которое существует не иначе как  через постоянное обновление. Борьба, разрушая прежнюю гармонию, создает  новую. Борьба приводит к гибели одних вещей и к возникновению других. Возникновение нового означает появление новой гармонии, новой согласованности, а следовательно, и новой борьбы «расходящихся» противоположностей.  Борьба вечна. Вечна и смена вещей. Вечность борьбы обусловливает вечно обновляющуюся юность мира. И солнце, освещающее этот мир, «не только ежедневно новое, но вечно и непрерывно новое». Процесс постоянного и непрерывного обновления – состояние вечное, а сама вечность – юность, царство юности: «Вечность – играющий в шашки ребенок, его царство».

Образ играющего в шашки  ребенка исполнен у Гераклита  глубокого философского смысла. В  нем, можно сказать, воплощена идея о мире как единстве противоположных  состояний разумения и неразумения, гармонии и борьбы, «единого мудрого» строя вещей и многообразия явлений, логоса и огня, отвлеченного мыслимого (идеального логоса, «отрешенного» от всего) и чувственно воспринимаемого (материального континуума всех вещей).

В самом деле, в гераклитовской философии говорится не просто об игре ребенка, его невинной забаве, а об игре в шашки, т.е. «войну». Эта  игра предусматривает определенные правила и допускает разумные комбинации. Но так как сам ребенок  отчасти разумен, а отчасти неразумен, то очевидно, что такова его и  игра. Таково и вечное состояние  мира как царство невинного и  милого ребенка, играющего в «войну», но не различающего еще войны как  зла от мира как добра, не вполне ведающего различия между справедливым и несправедливым и т.д.

«Война», или «борьба», о  которой говорит Гераклит, - один из важнейших его образов-понятий. Он называет войну отцом и царем  всего сущего. Это определение войны сходно с гомеровским и народно-религиозным представлением о Зевсе как «отце богов и людей». Создается впечатление, что Гераклит использовал это представление для выражения своей идеи о «войне» (борьбе) как о всеуправляющем начале. Заменив Зевса войной, Гераклит в непререкаемо-жреческом тоне заявляет: «Война – отец всего, царь всего. Одних она явила богами, других – людьми; одних она сделала рабами, других – свободными».

«Война» - это и борьба противоположностей, и их единство (гармония). Чем больше противоположности  расходятся, тем более они сходятся для борьбы, и из этой борьбы возникает  «прекраснейшая гармония». Иначе говоря, борьба – это не только противопоставление, но и связь противоположностей. Как  нет музыкальной гармонии без  сочетания (единства) высоких и низких звуков, так нет и единого гармоничного целого (космоса) без различных частей, и, наоборот, нет частей вне (и без) единого космоса; нет созвучия без разнозвучия, и нет расходящегося без сходящегося.

Обычно «война» (борьба, распря), по мысли Гераклита, рассматривается  людьми как исключительно разрушительное и отрицательное начало, сводится к столкновению слепых и расходящихся сил. Но если это было бы так, то на свете  не существовало бы никакой гармонии и вместо единого и стройного  миропорядка (космоса), образованного  «из всего», был бы всеобщий беспорядок, мировой хаос. Словом, стройный миропорядок, «прекраснейший космос (был бы) подобен  беспорядочно рассыпанному сору».

Судя по всему, Гераклит выступал не только против представления «большинства»  людей о «войне», но также против пифагорейского понимания гармонии противоположностей. Дело в том, что  Пифагор (и его школа), открыв числовые (количественные) соотношения, лежащие  в основе музыкальных тонов и  гармонии, распространил эти отношения  на все вещи и явления, а также  на мир в целом, впервые названный  им космосом в силу господствующего  в нем порядка и гармонии. Пифагор  и его приверженцы, признав гармонию единством противоположностей, стали  изучать, говоря словами Гераклита, «многие вещи», но это «многознайство»  не сделало их «мудрыми», ибо они  не поняли логоса гармонии, ее смысла. Продолжая в духе Гераклита, можно  сказать, что Пифагор вслед за «большинством» людей признал одну из противоположностей (предел, единое, покоящееся, прямое, светлое и т.д.) за вечно положительное, а другую (беспредельное, многое, движущееся, кривое, темное и т.д.) – за извечно отрицательное. Между тем единое и многое, покоящееся и движущееся, прямое и кривое и т.д. составляют одно согласованное целое, где противоположности находятся в состоянии непрерывной борьбы между собой и постоянного перехода друг в друга. Пифагор и его последователи, признавая гармонию единством противоположностей, полагают, что гармония нацело исключает борьбу, преодолевает и отрицает ее. Тем самым у них гармония оказывается неизменной, неподверженной изменению и возобновлению. Они уверены в том, что не борьба, а ее отсутствие создает гармонию в музыке, здоровье в теле и высший порядок в мире. Говоря языком Гераклита, «космос» Пифагора – это такая гармония, такой строй вещей, где царствует лишь мир и согласие, где нет различий и расхождений. Однако там, где нет разногласного, нечему согласоваться; там, где нет различий, нет и единства. Космос – это не просто согласие (гармония), а согласие разногласного; мир есть гармония борющихся противоположностей. Подлинной гармонии внутренне присуща борьба, т.е. момент дисгармонии. Борьба – созидающее начало жизни и бытия. Даже олимпийские боги – порождения борьбы. Борьба – источник всего происходящего. «Расходящееся сходится, и из различных (тонов) образуется прекраснейшая гармония, и все возникает через борьбу». Не говоря уже о «большинстве» людей, этого не понял даже «мудрейший из эллинов» - Гомер, сказавший: «Да исчезнет вражда среди богов и людей». Гомер не понял, что с исчезновением вражды (борьбы) «все исчезнет».

Быть может, поэтому Гераклит предлагал исключить из программ состязаний исполнение его песен. В  отношении же исполнителей этих песен  он предлагал еще более строгие  наказания. Гераклит нападает и на поэта  Архилоха (надо полагать, за его солидарность с Гомером).

Борьба всеобща, всеобщ и  логос. Борьба – логос бытия, его  всеопределяющее начало. Непререкаемым  тоном Гераклит провозглашает: «Следует знать, что война всеобща, что  справедливость – борьба и что  все происходит через борьбу и  по необходимости». Возможно, тезис  Гераклита «справедливость есть борьба» направлен против Анаксимандра, который хотя и первый в греческой философии высказал в общей форме идею о борьбе как источнике всего происходящего, однако рассматривал борьбу как вторжение одной вещи в область другой вещи, как серию актов несправедливости, совершаемых вещами в отношении друг друга, как неизбежное «возмездие» за эту справедливость.

По Гераклиту же, борьба свойственна природе вещей, она  всеобщий закон их существования, мера всего. Она источник жизни, ее истина и справедливость. Человеческая жизнь  исполнена борьбы, постоянного беспокойства, вечной «нужды» и неудовлетворенности. Недаром Гераклит многозначительно говорит: «Людям не стало бы лучше, если бы сбылись все их желания». Очевидно, смысл изречения «темного» философа сводится к следующему: если бы исполнились  все желания людей и они  не испытывали никакой потребности, или «нужды», наступил бы конец всей человеческой деятельности, а это  означало бы смерть. Человеческое сердце исполнено неудовлетворенных желаний, страстей и стремлений, с которыми «трудно бороться». И если «всякое желание покупается ценою души», то это означает, что удовлетворение желаний происходит за счет угасания души. Угасание же души, ее желаний означает старость, а затем и смерть. Естественная смерть есть «пресыщение» жизнью, конец всем желаниям и страстям, стремлениям и борьбе, «пресыщение» ими. Человеческая жизнь – это единство противоположностей «нужды и пресыщения», или – что то же самое – «недостатка и избытка».

Обращает на себя внимание и характеристика Гераклитом огня как  вечно живого начала. Гераклитовский огонь – не обычный, эмпирически  наблюдаемый огонь, а первоначало  всего сущего, жизнеопределяющее  начало. Огонь Гераклита – источник жизни, ее горение и вместе с тем образ жизни, сама жизнь - сама активность и динамика. Жизнь есть горение, а следовательно, и угасание.

Современному человеку бывает весьма трудно понять своеобразие мышления Гераклита, у которого огонь – и первоначало всех вещей, и символ этого первоначала, наглядный образ жизни (одушевленности), и источник жизни, сама жизнь; образ активности и сама активность. Но такова специфика мышления древнегреческого философа, который не противопоставлял субъективное объективному, абстрактное конкретному.    К тому же Гераклит – гилозоист: он наделял признаком жизни первоначало всех вещей – огонь. Для него все вещи были одушевленными, хотя и в различной степени. Коренное различие между первоначалом всех вещей и самими вещами он видел в вечности первоначала и во временном характере вещей. Но Гераклит не был бы Гераклитом, если бы он, указав на это отличие, не признавал единства противоположностей вечного и временного, их взаимосвязи и взаимообусловленности.