Абстрактный язык и конкретный язык. Язык как исторически обусловленное «умение говорить». Три проблемы языкового изменения

58 «Meditaciones del Quijote», Madrid, 1914, стр. 43.

59 «Prinzipien», стр. 11.

60 Ср. SNH, стр. 54 и сл.

173

норме реализации 6l. В определенном смысле норма шире,

чем система, ибо норма содержит большее число признаков 

(так, например, в случае исп. /b/, согласно норме, следует 

различать фрикативность и взрывность, тогда как с 

функциональной точки зрения эти  признаки нерелевантны).

Однако в другом смысле норма  уже, чем система, 

поскольку она связана с выбором  в пределах тех возможностей

реализации, которые допускаются  системой. Выбор же

представляет «внешние» (например, социальные или 

территориальные) и «внутренние» (комбинаторные и 

дистрибутивные) вариации. Следовательно, нормой 

определенного языка является его  «внешнее» (социальное, 

территориальное) равновесие — между  различными 

реализациями, допускаемыми системой (так, например, во французском 

языке — равновесие между альвеолярными и увулярными

реализациями фонемы /r/), и в то же время его 

«внутреннее» равновесие — между  комбинаторными и 

дистрибутивными вариантами («нормальные  инварианты») и между 

различными системными изофункциональными средствами;

ср., например, равновесие между голландскими 

суффиксами множественного числа -s и -en или между формами 

множественного числа на -an и  на -ha в классическом 

персидском 62 или же между «сильными» и «слабыми» 

причастиями в испанском68. Норма, выражающая равновесие

системы, может быть названа нормой функциональной.

В общем виде можно, следовательно, сказать, что 

функциональный язык (язык, на котором  можно говорить) — 

это «система функциональных противопоставлений и 

нормальных реализаций», или, точнее, это система и норма.

Система есть «система возможностей, координат, которые 

указывают открытые и закрытые пути»  в речи, «понятной»

61 Некоторые другие примеры (из  области фонетики, 

грамматики и лексики) можно  найти в SNH, стр. 42—54 и в «Forma у sus-

tancia», стр. 25—32. Что касается  фонетики, то в указанных работах 

приводятся замечания Н. Ван-Вейка, Я. Лазициуша и Б. Мальм-

берга. Ср. еще такие работы Мальмберга, как уже цитированную

«Systeme» и «Till fragan av sprakets systemkaraktar», Lund, 1947.

62 В настоящее время окончание  -an — это  

малоупотребительный «факультативный  вариант» окончания -ha, которое 

практически является всеобщим.

63 В ту эпоху, когда допускались  как cinto и visto, так и  

cenido и veido, речь могла идти  о простых «вариантах» или, в крайнем

случае, об инвариантах реализации, находящихся во «внешнем» 

равновесии. Теперь же функциональная норма допускает только

visto и cenido, находящиеся во «внутреннем»  равновесии.

174

данному коллективу 64; норма, напротив,— это 

«система обязательных реализаций» (обязательных в смысле 

изложенного в § 1.3.3), принятых в  данном обществе и 

данной культурой: норма соответствует  не тому, что «можно

сказать», а тому, что уже «сказано»  и что по традиции 

«говорится» в рассматриваемом обществе 65. Система охватывает

идеальные формы реализации определенного  языка, то есть

технику и эталоны для соответствующей  языковой 

деятельности; норма же включает модели, исторически уже 

реализованные с помощью этой техники  и по этим

шаблонам. Таким образом, через  систему выявляется 

динамичность языка, то, как он формируется, и в силу этого — 

его способность выходить за пределы  уже реализованного;

норма соответствует фиксации языка  в традиционных 

формах. Именно в этом смысле норма в каждый данный момент

представляет синхронное («внешнее»  и «внутреннее») 

равновесие системы.

3.1.4. Следует, однако, подчеркнуть,  что  

функциональный язык нельзя смешивать  с историческим, или 

конкретным, языком (как, например, испанский  язык, 

французский язык и т. д.). Исторический язык может 

охватывать не только несколько  норм, но также и несколько 

систем. Так, например, реализации слова caza как [каба] и 

[kasa] являются в равной мере  испанскими, но 

соответствуют двум разным системам: в одной системе casa и

caza различаются, в другой этого  различия не существует 

(по крайней мере фонологически)  в\ Таким образом, 

«испанский язык» — это «архисистема», которая включает

в себя несколько функциональных систем §7. Равновесие

64 Конечно, эти «возможности» не существуют и познаются

лишь потому, что в значительной своей части они оказываются 

реализованными. Непонятно, каким  образом система может 

существовать, даже если, как иногда говорят, «она и не реализуется»

(см. L. Hjelmslev, Omkring Sprogteoriens Grundlaeggelse;

англ. перев. Prolegomena to a theory of language, Baltimore, 1953,

стр. 68). Языковые системы являются исторически реальными 

системами, а не чисто гипотетическими  конструкциями.

65 Ср. SNH, стр. 59. В данной работе  говорится о «социальном

и культурном навязывании». Однако это  неудачное выражение,

поскольку язык не «навязывается» говорящим (ср. III, 1.1).

66 Ср. «Forma у sustancia», стр. 28—29, 70—71.

67 Эти системы могут различаться  территорией распространения, 

но могут сосуществовать и на одной и той же территории 

(например, в различных социальных  или культурных слоях). О  

сосуществовании разных систем в пределах одного «состояния языка»

175

между системами, включенными в  архисистему, можно 

назвать исторической нормой 68.

3. 2.1. Языковые элементы, которые  обнаруживаются в 

конкретной речи, представляют собой, как уже говорилось

(ср. 2.1), «языковые навыки» говорящих.  Для каждого 

говорящего язык — это умение говорить, знание того, как 

говорят в определенном обществе и в соответствии с 

определенной традицией. На основе такого знания говорящий 

создает свои высказывания, которые  в той мере, в какой 

они совпадают с высказываниями других говорящих или 

принимаются ими, составляют (или могут  составлять) язык,

засвидетельствованный в речи. В  этом смысле всякий 

говорящий лишь в исключительных случаях  создает свои 

собственные модели; языковые навыки он непрерывно 

приобретает от других говорящих 69.

3.2.2. Взятые сами по себе языковые  навыки — это 

умение делать, то есть техническое умение, Иногда 

утверждают, что речь — это «бессознательная»  деятельность или 

что говорящие «не осознают»  норм языка, на котором они 

говорят (ср. 3.2.3). Однако это положение  ошибочно и 

противоречиво и от него следует  отказаться. 

Непатологическая деятельность бодрствующего  сознания не бывает и 

см. также Ch. С. Fries and К. L. Pike, Coexistent phonemic

systems, «Language», XXV, стр. 29 и сл.; V. Pisani, 

Forschungsbericht, стр. 38—39; уже цитированные  работы Б. Мальмберга

(«Systeme» и «Till fragan»).

68 В другом месте я покажу, что противопоставления в норме 

существенно отличны от противопоставлений в системе. Последние 

являются внутренними, в то время  как первые — внешними. Факт

нормы может быть «функциональным» (например, он может иметь

экспрессивную или аппелятивную функцию), но лишь по отношению 

к другой норме (соответствующей другой социальной среде, другой

территории, другому «месту» в  системе) или просто по отношению 

к тому, что «не говорят» (к несуществующей норме), а не внутри

той же самой нормы. Поэтому противопоставления различных 

систем внутри одной «архисистемы»  могут рассматриваться как 

«нормальные». Так, например, тот факт, что в уругвайском 

варианте испанского языка /z/ представляет собой именно /z/ (а не /j/

и не /Я/), это факт, стилистически  функциональный по отношению 

к «стандартному кастильскому варианту испанского языка», но

он не является таковым внутри самой  системы уругвайского

варианта. Ср. «Forma у sustancia», стр. 26; Е. Coseriu у

W. Vasquеz, Para la unificacion de Jas ciencias fonicas, 

Montevideo, 1953, стр. 11.

69 Ср. N. Hartmann, цит. раб., стр. 213: «Индивидуум  не 

создает своего языка, а находит  для себя язык, на котором уже 

говорят, и „перенимает" его  от говорящих путем речевого общения».

176

не может быть «бессознательной». Принцип, 

сформулированный некогда одним  картезианским мыслителем,— «не 

может быть, чтобы тот, кто не знает, как делается нечто,

делал это» («impossibile est, ut is faciat, qui nescit quomodo

fiat»)70,— применяя к языковому творчеству, скорее 

следует перевернуть: «не может  быть, чтобы тот, кто делает, не

знал, как это делается». Верно, впрочем, что знание 

языка — умение говорить и понимать то, что говорится,—это

не теоретическое знание, т. е. оно не может быть 

объяснено или по крайней мере оно  не может быть объяснено 

во всех своих частях. Однако для  каждого говорящего

на родном языке знание этого  языка является ясным 

и несомненным знанием. Знание языка  принадлежит 

к тому типу знания, который Лейбниц71 называл ясно-

смутным (то есть несомненным, но необъяснимым), и к 

другому типу знания, который Лейбниц  называл отчет-

ливо-неадекватным (знание, которое  может быть 

объяснено лишь частично), хотя простое  умение говорить на

определенном языке граничит, с одной стороны, с темным

знанием (включающим все то, что  говорящий знает, но в 

чем сомневается), а с другой стороны, с 

отчетливо-адекватным знанием (знание грамматиста, то есть лингвиста, и 

самого говорящего, когда он выступает  как грамматист)72.

Существование и несомненность  языковых навыков (знания

языка) проявляются позитивно в  том, что говорящий 

использует традиционные формальные и семантические 

схемы, а негативно в том, что  говорящий опознает как чужое 

70 Эта фраза принадлежит нидерландскому философу XVII в.

А. Гелинксу (Geulinx).

71 «De cogniiione, veritateet ideis» (1684), исп. перев.  в «Tratados

fundamentales»8, Buenos Aires, 1946, стр. 149 и сл.

72 Б. Кроче (В. Croce, Questa tavola rotonda e quadrata в 

«Problemi di estetica»4, Bari, 1949, стр. 173—177) утверждает, что

грамматика не наука, поскольку  она не имеет своего объекта, так 

как не является «специальной формой познания» и поскольку не

существует «грамматического взгляда 'на вещи». Что 

грамматического взгляда на «вещи» нет, это очевидно, однако грамматика 

занимается не вещами, а словами, которые так же принадлежат 

действительности, как и вещи. Грамматика систематизирует не знания

о внеязыковом мире, находящие свое отражение в речевой 

деятельности, а знания о самой речевой деятельности, т. е. о формальных

и семантических элементах речи. Ср. H. J. Pos, The Foundations

of word-meanings, «Lingua», I, 3, стр. 285: «Известно,  что человек 

располагает не только знаниями о  вещах, получаемыми с помощью 

языка, но и знаниями о самом языке». Это последнее знание и 

составляет основу грамматики (и  всей лингвистики).

12 Заказ № 334 0

177

все, несоответствующее его языку. Так, носитель 

испанского языка принимает  за неиспанские такие формы, как *mo-

gorop или *stramd, и в этом проявляется его знание системы

языка, на котором он говорит. В  то же время, если ему 

предложить такие формы, как *nurro или *llambada, он

просто скажет, что этих слов он не знает. Создатели 

слов изобретают всегда только такие  слова, которые 

подходят к данной системе. Если говорящий понимает, что 

произношение слова ambos «оба» как [anvos] является

неиспанским, а форма escribido (вместо escrito) — 

«неправильной», то он проявляет знание нормы. Тот же, кто 

объясняет форму [aza] посредством формы [а^а] (halla),

проявляет знание другой системы, принадлежащей  тому

же самому конкретному языку.

3.2.3. Целесообразно напомнить, что  необходимость постановки 

проблемы языковых навыков была уже достаточно очевидна 

Герману Паулю. Пауль пытался даже различать несколько ступеней

«осознания» этих навыков (с точки  зрения производства звуков)73,

но он не сумел понять их истинную природу и удовлетворительно 

осветить этот вопрос, что, несомненно, объясняется его гербартиан-

скими принципами. Соссюр, напротив, даже не поставил указанной

проблемы и в согласии с мнением  Шлейхера утверждал 

безусловную «бессознательность»  говорения: «Говорящие в основном не 

осознают законов языка; а если они не отдают себе отчета в этих 

законах, то как они могут изменять их?..» «Эта система представляет

собой сложный механизм, который  можно понять только путем 

рассуждения; даже те, кто ежедневно  пользуется ею, совершенно

не знают ее устройства»74. На самом  деле говорящие полностью 

осознают систему и так называемые «законы языка». Они не только

знают, что они говорят, но также  и как следует говорить (и как 

не следует говорить); в противном  случае они вообще не могли бы

говорить. С другой стороны, сказанное  не означает, что говорящие 

«понимают» свой языковой инструмент (это дело лингвиста), но

они умеют применять его, умеют  сохранять (воссоздавать) норму 

и творить в соответствии с системой.

3.3. В качестве передаваемого  знания (а не просто 

сугубо личного «навыка») знание языка есть факт культуры.

Это означает, что язык, ломимо того, что он лежит в основе

внеязыковой культуры и «отражает» ее, помимо того, что он

является, как говорил Гегель, «действительностью 

[действенностью: Wirklichkeit] культуры»75,—  сам по себе 

73 Ср. «Prinzipien», стр. 49 и сл.

74 CLG, стр. 137—138. Ср., однако, стр. 265—266, где  

аналогично этому Соссюр отмечает, что говорящие осознают системные