Языковые и композиционные особенности рассказов А.И.Солженицына

      В повести «Один день Ивана Денисовича» диалектная и жаргонная лексика играет традиционную роль наиболее ярких стилистических речевых средств. Количественная соразмерность этой лексики с лексикой литературной достаточно наглядна в пользу последней. Правда, только количественное преобладание еще ничего не говорит о месте в повести литературной лексики, так как она нейтральна и, следовательно, мало заметна по сравнению с «окрашенными» внелитературными словами. Но если мы просто еще раз обратим взгляд   на любой взятый наугад отрывок из повести, то увидим, что вовсе не только какими-то необычайными словарными «экзотизмами» создает автор выразительную речь героя и его окружения, а главным образом умело используемыми средствами общелитературной лексики, наслаивающейся  на разговорно-просторечную синтаксическую структуру:

«Из рыбки мелкой попадались все больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами, высасывал скелет — и выплевывал на стол. В любой рыбе он ел все, хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываливались и плавали в миске отдельно — большие, рыбьи глаза — не ел. Над ним за то смеялись».

Или: «Снуют зэки во все концы! Одно время начальник лагеря еще такой приказ издал: никаким заключенным в одиночку по зоне не ходить. А куда можно — вести всю бригаду одним строем. А куда всей бригаде сразу никак не надо — скажем, в санчасть или в уборную, — то сколачивать группы по четыре-пять человек, и старшего из них назначать, и чтоб вел своих строем туда, а там дожидался, и назад — тоже строем».

Убийственный сарказм этого последнего отрывка, например, обостряется именно подчеркнутой нейтральностью словесного подбора, еще более «остраняющей» бессмысленность и тупость изображаемых лагерных порядков. Новый просторечно-«боевой» фразеологизм «сколачивать группы» лишь усугубляет обыденную «деловитость» сделанного как бы мимоходом пояснения.

      Второй пласт лексики, очень важный для Солженицына, — это лексика диалектная. Сделав центральным героем своей повести крестьянина и «перепоручив» ему авторскую функцию, Солженицын сумел создать на редкость выразительную и нешаблонную диалектную характеристику его речи, категорически исключившую для всей современной литературы эффективность возврата к затасканному репертуару «народных» речевых примет, кочующих из произведения в произведение (типа апосля, надысь, милок, глянь-кось и т.п.).

В большей своей части эта диалектная характеристика формируется даже не за собственно лексический счет (халабуда, наледь, гунявый, ухайдакаться), а за счет словообразования: укрывище, недотыка, наскорях, удоволенный, смогать, обневолю. Такой путь приобщения диалектизмов к художественной речевой сфере обычно вызывает у критики заслуженно одобрительную оценку, так как он обновляет привычные ассоциативные связи слова и образа [Винокур, 15].

       В этом же ключе лежит использование и не специфически диалектной, а вообще просторечной лексики. В речи современного крестьянства та и другая практически неотделимы друг от друга. И восходят ли такие, предположим, слова, как духовитый, хреновый, подхватиться, самодумка и другие, к какому-нибудь определенному говору и именно потому употреблены или же они воспринимаются в общепросторечных своих качествах — для речевой характеристики Ивана Денисовича совершенно не важно. Важно то, что с помощью и первых, и вторых речь героя получает нужную эмоционально-стилистическую окраску. Мы слышим живую, свободную от легко приобретаемого в недавние времена на различных сомнительных поприщах стандарта, щедрую на юмор, наблюдательную народную речь. Солженицын ее очень хорошо знает и чутко улавливает в ней малейшие новые оттенки. Интересно, например, в этом смысле употребление Шуховым глагола страховать в одном из новых (производственно-спортивных) значений — предохранять, обеспечивать безопасность действия: «Шухов… одной рукой поспешно, благодарно брал недокурок, а второю страховал снизу, чтоб не обронить». Или же стяженное употребление одного из значений глагола состоять, которое могло войти в народную речь только в наше время: «Привез кто-то с войны трафаретки, и с тех пор пошло, пошло, и все больше таких красителей набирается: нигде не состоят, нигде не работают…».

        Знание народной речи дало писателю и нелегкий жизненный опыт, и, без всякого сомнения, активный профессиональный интерес, побудивший его не только наблюдать, но и специально изучать русский язык.

В повести «Один день Ивана Денисовича» есть и тот (представляющий несколько иную словесную категорию, чем уже названные) лексический круг, которым всегда бывает отмечено произведение мастера. Это — индивидуальное словоупотребление и словообразование. У Солженицына оно больше всего характеризуется полным и совершенно естественным совпадением со структурными и выразительными свойствами народной речи, лежащей в основе его стилистики. Благодаря этим качествам словотворчество Солженицына совсем не воспринимается как инородная струя в общем потоке очень тонко дифференцированных — но при этом взаимно друг друга дополняющих и именно тем создающих картину исключительной достоверности изображения — средств общенародного языка.

Ни в одном конкретном случае мы не можем с уверенностью сказать, что перед нами слова, которые автор повести «взял да и придумал». Больше того, вряд ли сам автор решился бы точно определить границу между созданным и воспроизведенным, настолько близка ему и органична для него та речевая среда, которую он изображает и членом (а следовательно, в какой-то мере и творцом) которой он является. Поэтому особенности «собственно солженицынских» и «несобственно солженицынских», но им отобранных слов одинаковы. Это обновленный состав слова, во много раз увеличивающий его эмоциональную значимость, выразительную энергию, свежесть его узнавания. Даже один пример — недокурок (вместо привычного окурок) — говорит обо всем этом сразу и очень явственно.

Такова же функция необычайно динамичных, показывающих сразу целый комплекс оттенков, в которых и проявляется самый характер действия (темп, ритм, степень интенсивности, психологическая окраска) глагольных образований, например: обоспеть (всюду ловко успеть), додолбать, вычуивать, пронырнуть, ссунуть (с лица тряпочку), сумутиться (суетиться), засавывать. Ими, как и другими «обновленными» словами и значениями слов, достигается живой контакт с текстом, имитирующий непосредственность физического ощущения. Вот несколько примеров.

Зримый и осязаемый образ «уюта» арестантской столовой, сконцентрированный в одном слове: косточки рыбьи из баланды выплевывают прямо на стол, а потом, когда целая гора наберется, смахивают, и они «дохрястывают на полу».

Высшая степень эмоциональной насыщенности слова, в котором, как в едином порыве смутной надежды и тоски, выражает себя сразу весь лагерный народ: очень ждут бурана. В буран не выводят на работу. « — Эх, буранов давно нет! — вздохнул краснолицый латыш Кильгас. — За всю зиму — ни бурана! Что за зима?!

— Да… буранов… буранов… — перевздохнула бригада».

Метафорический строй повести Солженицына во многих отношениях интересен: и действенным применением исключительности словесного образа, бытующего в среде (бушлат деревянный — гроб), и грубовато-юмористическим ассоциированием, лежащим в основе авторского тропа (намордник дорожный — тряпочка, надеваемая на лицо для защиты от ветра), особенно характерного в метонимических находках («И понял Шухов, что ничего не сэкономил: засосало его сейчас ту пайку съесть в тепле»), и многим другим.

Но общая стилистическая направленность произведения определяется как раз крайней скупостью автора на использование переносно-фигуральных свойств слова. Его ставка в достижении высшей художественной цели — это, как мы могли увидеть, ставка на обратное явление — на образную весомость первоначального, прямого значения слова во всей его простоте и обыденности.

Таким образом, сложность языка повести «Один день Ивана Денисовича» — сложность мнимая. Язык повести прост. Но прост той отточенной и выверенной простотой, которая действительно может быть только результатом сложности — неизбежной сложности писательского труда, если этот труд честен, смел и свободен [Винокур, 17].

2.2. Композиционное и языковое своеобразие рассказа А.И.Солженицына «Захар-Калита»                     

Куликовская битва (9 сентября 1380 года) стала источником вдохновения для многих поэтов и писателей. Куликовское поле упоминается в рассказах современной литературы. Одной из таких рассказов – «Захар-Калита» (1965) А.И.Солженицына.

       В рассказе «Захар-Калита» чётко прослеживается единая нить. Люди не должны забывать своё прошлое, ведь без прошлого не было бы настоящего. Прошлое всегда очень важно, равно как и память о нём.

       Как и во многих рассказах Солженицына, в этом рассказе очевидно обостренное внимание автора к «нравственному началу жизни, к нравственной сути любого поступка человека».

      Важно заметить также, что описание Куликовской битвы и раскрытие образа Захара происходят параллельно, дополняя друг друга и в чём-то переплетаясь. Так впервые характеризуется Захар: «…тот муж, которому и довелось хранить нашу славу» [Солженицын, 1991, 274].

     Главный герой рассказа – обыкновенный сторож. Зовут его Захар Дмитрич. Это «…ражий мужик, отчасти и на разбойника. Руки и ноги у него здоровы удались, а ещё рубаха была привольно расстёгнута, кепка посажена косовата, из-под неё выбивалась рыжина, брился он не на этой неделе, не той, но через всю щеку продралась красноватая свежая царапина…»

      Слово «ражий» у В.И.Даля обозначает коренастый, крепкий, дородный, сильный, дюжий, матёрый, плотный, здоровый, хороший, годный, видный, красивый. Слово «ражесть» означает храбрость, доблесть с телесною силою. Не зря А.И.Солженицын прозвал Захара «Калитой». Это ведь тоже имеет отношение к прошлому. «Калитой» называли русского царя, деда Дмитрия Донского, Ивана I. Иван Калита был талантливым государственным деятелем, он добился права собирать дань с русских земель для Орды, накопил немалые богатства, на что и намекает его прозвище Калита.

Слово «калита», пробуждающее исторические ассоциации, несёт в себе глубокий смысл. Не случайно оно вынесено в заглавие: «Захар-Калита». Двойное наименование героя, в котором проявилось двойственное отношение рассказчика к Смотрителю Куликова Поля, придает рассказу объёмность, многозначность. Рассказ не только о конкретном Захаре Дмитриче, но и о том, что в жизни часто перемешивается низкое и высокое, значительное и ничтожное, временное, преходящее и вечное [Романова, 23].

        Захар чувствует себя своеобразным стражем, защитником Поля. Для него оно живое. Здесь как бы центр жизни для него. И он даже видит себя современным защитником Куликова Поля.

      Всё в рассказе: и сюжет, и композиция, и изобразительные средства языка – помогают создать образ сторожа поля.

      В рассказе два сюжетных пласта. Внешний, событийный: поездка рассказчика на Куликово Поле, знакомство со Смотрителем Захаром Дмитричем. Внутренний – погружение рассказчика в глубину истории, его размышления. Этот сюжетный пласт выводит читателя на темы рассказа (исторической памяти и живой души народа).

      Действие в рассказе происходит всего лишь на протяжении одних суток, но за эти сутки герой способен пережить великую «битву материков». Ещё в начале рассказа рассказчик попадает в прошлое.

      Автор использует приём ретроспекции, для того чтобы мы вместе с героями могли перемещаться во времени и пространстве, могли побывать в местах, где мы никогда не бывали.

     Солженицын использует в рассказе «народное» слово (диалектизмы, просторечия, архаизмы) как стилистические вкрапления, но не наделяет его сказообразующей и характерологической функциями.

         «Народные» слова (пассивная лексика) – часто с затемнённой для современного читателя семантикой – постоянно употребляются автором в публицистических и беллетризованных произведениях, в чём и выражается опять же публицистическое стремление писателя активизировать пассивную лексику русского языка и показать, каким должен быть язык современной прозы (См.: Русский словарь языкового расширения 1995) .

        Просторечие, диалектизмы, архаизмы иллюстрируют авторское стремление активизировать пассивную лексику русского языка, возможности авторского языкового экспериментирования [Карпов, 2005, 183].

       В «Захар-Калите» используется приём затянутой экспозиции для того, чтобы показать читателю, что история не терпит спешки. Благодаря этому приёму мы видим пейзаж, концентрируемся на мелких деталях

        Главной стилистической особенностью рассказа «Захар-Калита» является, несомненно, сказовая манера повествования. Проявления этого мы видим и в лексике, и в синтаксисе.

        Солженицынская игра словами, книжными, разговорными, неологизмами просто потрясает своей образностью: «… купола её были как бы сквозные, прозрачные, и в струях жаркого августовского дня колебались и морочили – то ли есть они, то ли нет».

       Первое обозначение главного героя Захара – «дородная тень». Только после этого мы видим полное описание персонажа с деталями одежды и фигуры. Но сначала мы видим тень!

      Немаловажная деталь в образе Захара – карман внутри пиджака для Книги Отзывов. Причём этот вроде бы незаметный штрих становится главной характеристикой персонажа. Он хранит журнал ближе к телу, боясь испачкать его или помять.

            Главное, по нашему мнению, что придаёт повествованию сказовую манеру, это измененный порядок слов: «Тогда и народ наш в седьмую ли долю был так люден как сейчас…», «Жгли его землю перед тем за семь лет, за три года и за два».

       В речи рассказчика встречаются и просторечия (ражий мужик, велики и т.д.), и обороты высокого поэтического стиля (заверть злой сечи, заворачивал крутенько и сшибал в Непрядву и т.д.), и инверсии (постройка невиданная) [Романова, 25].