Скоморошество в средневековой руси

В одной  из былин о Добрыне, последний  является на пир, наряженный скоморохом:

Накрутился молодецъ скоморошиной.

Пошел, какъ на хорошъ почестень пиръ.

Его приветствуют Владимир князь и Опраксия королевична  и упрекают, что он раньше не заходил, а напрасно проживался:

Ай  же ты, детина    приiезжая,

Скоморошная, гусельная!

Для чего же ты долго проживаешься,

Проедаешься, пропиваешься,

Нейдешь къ намъ на почестенъ пиръ.

В той  же былине, в разных ее пересказах, упоминается  и о целой толпе «гусельников», «игроков», «гудочников» или «скоморохов», присутствующих на пиру. Добрыня просит князя, дать ему — гусельнику —  местечко; на это князь отвечает, что все места заняты гусельщиками.

Как заиграл  Добрыня «въ гусельники яровчаты»  и запел песню,

На   пиру   игроки   все  прiумолкнули,

Все скоморохи  прiослушались.

Или:

Еще вси   то   скоморохи  прiумолкнули,

Еще вси   то   игроки   то  призаслухались.

В другом пересказе Добрыня застает на   пиру   толпу «гудосьниковъ»:

Вси   въ   гудки   играютъ, вси увеселяютъ.

В былине о Ставре Годиновиче, во время пира, который князь Владимир устроил  в честь мнимого посла,

Собрали веселыхъ молодцовъ на княженецкой  дворъ.

— или,   по другому  пересказу:  «выпускаютъ  загусельщиковъ», которые «все   играютъ».

К числу  княжеских   забав  во   время   пиров   принадлежала     игра    гусельников (по выражению былин: «загусельщиковь», «игроковъ», «скомороховъ»), подтвержденная неопровержимо словами летописца, что был обычай перед князем играть на гуслях и других  музыкальных  орудиях,  в свою очередь иллюстрированный упомянутою выше древней фреской Киевско-Софийского собора. Все вышеприведенные черты, которыми обрисованы в былинах пиры Владимировы (т. е. вообще пиры киевских князей) и отношения князя к богатырям-дружинникам, в основе своей подтверждаются, как мы видели, историческими свидетельствами, а следовательно, заключают в себе верные, согласные с истиной предания из далекой старины; к числу последних принадлежат и заключающиеся в былинах сведения об украшавших и оживлявших княжеские пиры своей игрой скоморохах-гусельниках.

Прежде  чем приступить к дальнейшему  изложению старинных свидетельств о скоморохах и доставлявшихся ими  утехах, необходимо заметить, что большинство  свидетельств не только средневековых, но и позднейших, проникнуты духом  нетерпимости к музыкальным и  иным «скареднымъ», «бъсовскимъ», «богомерзкимъ», по выражению современных писателей, увеселениям, душою которых были скоморохи.

В XVII столетии скоморохов во время пиров царских и знатных особ стали вытеснять хоры духовой (и ударной) музыки, состоявшие из труб, сурн, накров, бубнов, набатов. Впрочем, об игре скоморохов на пирах, в особенности частных лиц, и в XVII столетии имеем разные свидетельства. Маскевич в дневнике своем (под 1611 г.) пишет, что на московских вечеринках  появляются шуты   («блазни»), которые тешат присутствующих  русскими плясками,   кривляниями    и песнями,  большею частью весьма бесстыдными;  иногда  же приказывают играть   на   лирах, под звуки которых играющие   припевают. «В  домах,   особенно   во   время   своих пиршеств,    русские   любят   музыку», — писал   Олеарий, посетивший Россию в 30-х годах XVII столетия. Тот же автор упоминает о двух русских музыкантах-певцах-плясунах, т.  е. скоморохах,  которые забавляли споим  искусством прибывших   в   Ладогу   послов   за   их    обедом. Пиры у москвичей, по свидетельству Лизека, описавшего посольство от римского императора Леопольда к царю Алексею Михайловичу (1675 г.), оглашались звуками органа с двумя регистрами. На лубочных картинках встречаем изображение пиров, на которых присутствуют певец или певцы, гитарист, балалаечник.

Не только на пирах и на свадьбах, не только в княжеских палатах, в боярских хоромах и домах частных людей  показывали свое искусство скоморохи, но и на улицах, на площадях, на полях, отправляя обыкновенно по воскресеньям и в иные праздничные дни свои «игры» для увеселения народа. Если уже на пирах и свадьбах скоморохи были главными зачинщиками песен и плясок, то тем более среди многолюдных народных сборищ они своим весельем, гудьбою, песнями и плясками не только развлекали толпу, но и увлекали ее к подражанию себе: песни, игры, пляски, рукоплескания, смех, вообще необузданная веселость и разгул толпы — все это сливалось в одну пеструю, шумную картину, в которой благочестивые ревнители христианского учения видели остатки ненавистного им язычества, называя народные игрища и потехи «бесовскими», «жертвой» или «службой идольской», «лестью дьявольскою».

 

 

2.2. Скоморохи – плясуны

 

Из приведенных  выше свидетельств видно, что скоморохи  на пирах и собраниях играли на инструментах, пели, нередко возбуждая своей «веселой игрой» присутствующих к пляске. Упоминаемая и порицаемая в старинных памятниках «плясба» на пирах и свадьбах, разумеется, происходила под звуки скоморошьей игры и плясовых песен: «плясание» на пирах нередко называется вместе с «игранием» и «гудением». Душою большинства этих плясок, а равно и плясовых увеселений, о которых упоминается в разнообразных свидетельствах, были, разумеется, скоморохи, необходимые участники пиров и свадебных торжеств, нередко сами пускавшиеся вскачь и в пляску. В «Слове о русалиях» говорится о человеке, скакавшем с cопелми, то есть о плясавшем сопельпике (музыканте) или скоморохе. В повести «О пляшущем бесе» (XVI в.) старец рассказывает, что видел «отрока въ скомрашь одежи», т. е. одетого скоморохом, который перед ним «нача плясати», вопрошая его: «Старче! добро-ли я пляшу?» Симеон Юродивый, которого, по словам жизнеописания его (по рукописи XIV в.), граждане называли игрецом, скоморохом, плясал на игрище. По определению Домостроя (XVI в.), дело скоморохов — «плясанiе и сопели, песни бесовскiя». Плясцы, свирельники, гусельники и смычники упоминаются Палладием Мнихом; плясуны и волынщики называются рядом, в качестве грешников, в русских духовных стихах; о песнях плясцов и скоморохов говорится в Стоглаве. Князь Даниил фон Бухау, бывший в Москве в качестве посла от императора Максимиллиана II, в царствование Иоанна Грозного, описывая московские нравы, говорит, что на свадьбах юношам не дозволялось водить, взявшись за руки, хороводы вместе   с   девушками,   так   как   это   подавало   бы   повод   к разжиганию страстей:  «Одни только гистрiоны  (т. е. скоморохи), выгоды ради, исполняли публично некоторые пляски съ нелепыми телодвиженiями». Кельх рассказывает,    что    на    происходившей    в    Москве   свадьбе    Магнуса Голштинского с русской княжной Марией (в 1573 г.) присутствовал сам царь Иван Васильевич, который был очень весел и, в честь немецких гостей, устроил разнообразные и отчасти срамные   пляски   (вероятно, велел плясать скоморохам). О плясках в «машкарах» (масках), которым предавался, вместе со скоморохами, царь Иоанн Васильевич, свидетельствует князь Курбский. При великокняжеских дворах русских встречаются  и специальные плясицы,  представлявшие собою один из видов скоморошества. Вечеринки московских жителей, по  словам  Маскевича   (1611   г.),   оживлялись плясками   и кривляниями   шутов («блазней»). На   одной   из   народных картинок представляются плясун   и   скоморох, собственно—два скомороха: один пляшущий, а другой — играющий на волынке. В песне о «веселых»,  скоморохах, деятельность их изображается так:

Ай одинъ началъ играть,

А другой началъ плясать.

Наконец, народные русские поговорки: «Не  учи плясать, я и сам скоморох», или: «Всякий спляшет, да не как скоморох»,— окончательно устанавливают за скоморохами репутацию специальных плясунов.

 

 

2.3. Скоморохи-сказители

 

Народная  культура средневековья, и в особенности  фольклор, в последнее время привлекает все более пристальное внимание ученых. Наибольший интерес вызывает именно русское устное творчество народа, классическое фольклорное наследие.

Английский  исследователь Рассел Цгута считает, что своеобразие устной народной культуры в России в значительной мере определяется деятельностью скоморохов. «Скоморохи фактически остаются на Западе неизвестными... Это тем более  досадно, что скоморохи имеют  для России едва ли не большее значение, чем шпильманы для Германии и  жонглеры для Франции», — пишет он во вступлении к своей книге о русских скоморохах и в заключение повторяет эту мысль, придавая ей еще более глубокое значение: «Чтобы до конца оценить русскую литературу, надо прежде всего познакомиться со скоморохами».

Значительно ранее высказывали подобную точку  зрения советские исследователи. Д. П. Тихомиров писал: «Мы не должны упускать из виду, большой культурной работы скоморохов в Московской Руси». Он предполагает, что «в конце концов скоморох-певец превратился на севере в сказителя былин, на юге в кобзаря-бандуриста... скоморох-гудец - в музыканта».

        Вопрос о скоморохах и сказке  составляет часть большой проблемы  о влиянии скоморохов на процесс  формирования устной народной  культуры слова, об их роли  в создании национального фольклорного  фонда.

 Древнейшие  сказочные  формы  генетически  связаны  с  синкретическим  искусством.  В  них уцелели  элементы  мифологического  сознания. Генезис сказки связан с постепенным высвобождением из обрядово-мифологического материала.  О  древней  связи сказки  с  обрядом  говорят многие факты, обнаруженные учеными в XIX и начале XX века.

Уже само «сказывание» у многих народов еще  в XIX веке связано с оберегами и запретами. В ночную и вечернюю пору оно служило оберегом: сколько сказок рассказано, столько магических кругов положено вокруг избы, где звучит сказка. Злые духи, особенно черти и лешие любят сказки и, слушая их, не причиняют зла. Сказочники упоминают, что нельзя рассказывать сказки днем, опасно — летом. Если все-таки возникает такая необходимость — нельзя произносить присказок и некоторых других обязательных формул.

На каком-то далеком этапе эволюции сказка, наряду с другими видами фольклора, включается в репертуар скоморохов. Влияние  их на сказку в процессе развития и  формирования русской сказочной  традиции, как и в былине, отмечали многие исследователи. Надо полагать, не без влияния работ В. Ф. Миллера  вопрос о скоморохах как исполнителях и создателях сказки и, шире, о сказочниках-профессионалах поставил Н. Л. Бродский в одной из своих ранних работ. Он писал: «На народной сказке лежит такой своеобразный отпечаток, тип ее настолько характерен, что невольно приходишь к заключению о сложении сказки в профессиональной среде, отличной от той, которая теперь ею забавляется». Указывая на отшлифованность, клишированность и богатство русских сказочных формул, исследователь заметил, что «сказка... могла выработаться только в известной школе, что она... сложилась в среде профессиональных сказочников». Поэтика сказки вырабатывалась столетиями, пока не прекратилось ее развитие и она «не застыла в неподвижных формах», которые начали со временем разрушаться. Позднейший сказочник «только запоминает готовые формулы», комбинируя их по своему вкусу. «Разгуливая в чудесно выстроенном, крепко сколоченном сказочном здании и беспрепятственно расходуя щедро рассыпанные, кем-то накопленные богатства», он «забыл и строителей этого здания, и кропотливых собирателей этих богатств».

Связь скоморохов со сказкой просматривается уже  в глубокой древности. В церковных и государственных документах осуждается «баянье басен» и «сказывание небылых сказок», которое составляло существенный элемент семейных и общинных обрядовых празднеств. Сохранились упоминания о награждении придворных бахарей отрезами материи. Известно, что И. В. Грозный также держал при дворе сказочников. Гипотезу о том, что именно «баяние басен» входило в репертуар скоморохов, разделяют многие советские ученые.

В науке  существует мнение, что окончательное  становление сказочной формы происходило  с XI по XVII век, т. е. в период, известный активным  участием  скоморохов  в народной  семейной  и общественной жизни. Слово «сказка» в его современном значении впервые встречается : в документах только  в XVII  веке   (известная запретительная царская грамота 1648 года, направленная против всех проявлений искусства скоморохов). В письменных документах до этого времени были употребительны слова «басня», «баять» (сказывать), отсюда и название сказочника «бахарь». Зато в народном языке слова «сказка», «сказывальщик» встречаются настолько часто и наряду с такими понятиями, как «Русь», «русская косточка», «царство-государство», что допустимо предположить, более раннее их употребление, чем XVII век.

Упоминаются в сказках слова «кафтан», «сапоги», «колпак», которыми иногда якобы награждают сказочника (финальные формулы присказки). Сказочные формулы с употреблением названных слов в других в контексте того же хронологического ряда не могли возникнуть ранее появления этих понятий в устной речи. Таким образом, лексические данные также указывают на период русского средневековья.

Разнообразие  и выразительность русских сказочных  формул, богатство мотивов в присказках, уникальность сюжетики неоднократно привлекали внимание сказковедов. Участие скоморохов в выработке сказочной формы запечатлелось в инициальных и финальных формулах, присказках, байках. Содержание последних обычно не связано с сюжетом, их назначение — привлечь внимание слушателей, заинтересовать их, что характерно и для других произведений, исполняемых скоморохами. «Кто будет сказку слушать — тому сладко кушать; соболь, куница да красная девица».

Иногда  внимание мобилизуется возгласом: «Слушай-послушай!»  пли «Слушайте-послушайте!». Выразительно характеризуют исполнителей концовки. «Байка про старину стародавнюю» содержит такие формулы:

Кто богат да скуп: пива не варит,

Нас, молодцов, не кормит, не поит —

Тому бог даст кошечье вздыханье,

Собачье взрыданье.

Небогатому, да тароватому —

Кто пиво варит, нас, молодцов, поит,

Даст бог на поле приплод, на гумне  примолот,

В квашне спорину, на столе сдвижину.

Или: «Тут и сказке конец, сказал ее молодец, а  нам, молодцам, по стаканчику пивца, за окончанье сказочки по рюмочке винца». В связи с цитированным сказковед С. В. Савченко заметил: «Эта обмолвка о „молодцах" в устах одного сказочника естественно указывает на застывшую традицию и именно традицию скоморошью: „молодцы" здесь — это те потешники-скоморохи, которые бродили по деревням, рассказывали сказки и веселые небылицы и заканчивали их откровенным указанием на необходимость угостить „молодцов". Еще резче выступает эта традиция у женщин-рассказчиц, которые заканчивают повествование известной концовкой: „Я там была, мед-пиво пила, по усам текло". Недаром каждая сказка заключается указанием на пир и на то, что там был и рассказчик, но вина, мол, ему не попало в рот, отсюда намек: не поднесете ли?».

Сказочный  материал  классических  собраний  фольклора  богат  текстами,  сохранившими те  или иные  следы скоморошьей обработки.  Это абсурдные мотивы небылиц в составе инициальных и финальных формул («Снег  горел — соломой  тушили»), награждение   сказочника   «ледяной лошадкой, репным седельцем и гороховой плеткой», которое означает, что   он  ничего   не   получил.