Скоморошество в средневековой руси

При всем различии формуляров названные документы  имеют много общего. В частности, в них приводятся сведения о возрасте людей, их именованиях и месте  рождения, внешнем облике и национальной принадлежности, семейном положении, профессиональных занятиях, а также о других деталях, связанных с причинами составления того или иного документа. Одним словом, это фрагменты, а то и целые биографии многих тысяч простого люда.

Конечно, далеко не в каждой расспросной речи или кабальной записи главными действующими лицами оказывались скоморохи. Но, несмотря на это обстоятельство и на то, что  наша работа с названными документами  еще не завершена, мы таки располагаем  следующими фактами.

Вот расспросная  речь, составленная в г. Угличе в 1649 г.: «Остатка Кузьмин, в роспросе сказал: живет де он на Угличе на посаде, в  Троицкой слободе. Кормится скоморошеством. Оброк дает в монастырь».

В соответствии с формуляром распроссных речей  и кабальных записей фразу  «кормится скоморошеством» следует  считать штампом наряду с такими, как «кормился - коровы пас», «походя  кормился работою», «кормился работою по наймам», «кормил свою голову портным мастерством», «плотничает» и т.п. Известно, что перечисленными занятиями пробавлялась немалая часть населения Руси. Следовательно, и скоморошеством могли кормиться многие, но в первую очередь, разумеется, те, кто обучался ему специально.

Как раз  об этом упоминает некий скоморох Васька в кабальной записи 1648 г.: «Я, именем Васька, сын крестьянской государевой волости Шуйские (Шунской  погост в Заонежье), вольной человек, пашни де подо мной не было с молодых  дней, после отца своего бродил во многих местех и выучился веселому промыслу скоморошеству, а ныне бил челом  в холопи Антону Дружинину».

Понятие «выучился» не нуждается в комментариях. Однако его смысл еще более  обнажится, если вспомним, что говорил  о «скоморошьей науке» мифический скоморох, состязавшийся с жидовским философом  в прениях о вере: «... и христиан обманывать надобно умеючи: збодливого обманить, а середняго возвеселить, а скупаго добра и податлива  учинить. А, не учась, и у христиан ничего не добыть и головы своей  не прокормить».

Возвращаясь к расспросной речи, отметим, что  скоморох конкретизирует название своей профессии, определив ее «веселым промыслом». То есть скоморох уподобляет свою профессию тем промысловым занятиям, каковых существовало тогда множество. Это, например, промыслы деревообрабатывающий, извозный, кузнечный, овчинный, отхожий, ткацкий и другие. Коль скоро занимавшиеся тем же рудяным промыслом должны были очищать рудоносные земли от леса, обрабатывать «железную землю», приготовлять уголь, строить домницу и оборудовать ее, класть доменную печь и только потом уже плавить руду, то и веселый промысел требовал от скоморохов соответствующей подготовки, оснастки и всего того, что обеспечивало выход «скоморошьей продукции» - игру. И если в металлоизделиях нуждались все, то и в веселье - тоже.

Сделаем выводы. Представители специализации  «скоморох» отдавали себе отчет в  том, что владеют жизнеобеспечивающей  профессией. В их руках находился  промысел, в продуктах которого нуждались  все - от князя до деревенщика. Этот промысел, как и всякий другой, был  регламентирован, а скоморохи, занимавшиеся им, социально защищены. Он издавна существовал в самых различных уголках Руси, но, может быть, чаще в сельской местности.

Скоморохи органично вписывались в древнерусскую  традицию именований. Потому-то среди их именований и доминируют Ивашка, Васка, Сенка, Гришка, Федка - наипопулярнейшие в ХV-ХVII вв. Это как раз та, «социальная одежка», по которой мы относим скоморохов к беднейшим слоям населения.

2. Первые упоминания о скоморохах на Руси

Известно, что впервые слово «скоморох» встречается в «Повести временных  лет» под 1068 г. В связи с этим часто  первое упоминание о скоморохах относят  именно к 1068г., что является явным  недоразумением.

Автором «Повести временных лет» считается  Нестор – киево-печерский монах. Годы наиболее активной его творческой деятельности приходятся на последние  десятилетия XI в. и начало XII в. «Повесть» была его последним сочинением и создавалась уже в XII в., так что если бы первое упоминание слова «скоморох» принадлежало Нестору, то факт этот надо было бы датировать началом XII в., а то, что оно отнесено к описанию событий под 1068 г.,  в данном случае значения не имеет. Но первенство в употреблении этого слова принадлежит Нестору. Оно имеется также в так называемом «Поучении о казнях божиих», включенном в летопись под 1068 г. В этом году русские князья Изяслав, Святослав и Всеволод потерпели поражение от половцев на реке Альте. И вот вслед за сообщением о поражении, разрывая ткань повествования, поместилось «Поучение». Общий смысл и самого «Поучения» и появления его в летописи именно вслед за сообщением о поражении русских дружин в том, что и поражение и последующее за ним нашествие «поганых» стало казнью божьей за грехи, в число которых включено и увлечение скоморохами, музыкой, гуляньями в ущерб посещению церквей и молитвам.

Но и  автор «Поучения» не был первым человеком, употребившим слово «скоморох». Как  и составители летописных сводов, он имел перед собой образец и  источник. Им является «Слово о ведре  и казнях божиих» из «Симеонова Златоструя», это неопровержимо доказано И. И. Срезневским. В опубликованном им же источнике мы встречаем слово  «скоморох» в том же контексте, что  и в «Поучении» и, следовательно, в «Повести временных лет» и в  «Поучении о казнях божиих», было употреблено составителем «Симеонова Златоструя» и, как можно предположить, задолго до 1068 г. Раннее употребление слова «скоморох» в древней славянской письменности надо искать у первых переводчиков-славян, живших в Болгарии.

 Вывод  этот был бы слишком сомнительным, если бы обосновывался только  на факте использования слова  «скоморох» в «Слове о ведре». Но факт этот не единичен. Второй  ранний случай употребления слова  «скоморох» зафиксирован в списке  «Синайского Патерика» по рукописи, как считает И. И. Срезневский,  конца XI или самого начала XII века. Но датировка говорит лишь о времени появления списка. Сделан же он был с перевода, выполненного в Болгарии, подлинник – греческий.

Если  в отношении последнего памятника  мы не можем указать точное время  перевода, то в отношении еще одного документа со словом «скоморох» это  можно сделать. Имеется в виду «Хроника» византийского писателя первой половины VII в. Иоанна Малалы. Ее перевод был обнаружен в рукописном сборнике, датируемом XV в. Несмотря на позднее время появления сборника, нет сомнений, что он содержит древнейший перевод «Хроники», выполненный в Болгарии в X в. в царствование царя Симеона.

Итак, впервые  в древнеславянских памятниках слово  «скоморох» стало употребляться  в Болгарии, и вероятнее всего, в годы правления царя Симеона (893 - 927). Интересующее нас слово пришло на Русь в XI в. в произведениях, переведенных за ее пределами. Как же оно у нас приживалось?

Мы уже  видели, что в XI в. или в самом начале XII в. его употребили по крайней мере три русских писателя – автор «Поучения о казнях божиих», составитель «Начального летописного свода» и Нестор в «Плвести временных лет». У нас нет сведений о том, что слово «скоморох» употреблялось в XII в. кем-либо кроме Нестора, разве что переписчиками упомянутых произведений. Но зато XIII в. дает сразу несколько таких случаев. Первый из них – в «Житии святого Нифонта Константиноградского» в рукописи, которую И. И. Срезневский датирует первой половиной XIII в. затем в «Рязанской Кормчей» и в «Книге, нарицаемой Изборник». Все три памятника – переводы с греческого.

Известен  и еще один случай употребления нашего слова в XIII в. и, кажется, на этот раз в чисто русском памятнике. Это «Поучение зарубского черноризца Георгия», которое в рукописи носит название «От грешного Георгия черноризца Зарубской пещеры поучение к духовному чаду». Составлено оно на материале современной автору действительности, которая и была единственным его источником. Поэтому и факту употребления слова «скоморох» в этом произведении мы придаем особое значение.

Прежде  это слово употреблялось только в памятниках переводных, а если употреблялось в русских, то как  следствие переводных. «Поучение  зарубского черноризца» свидетельствует  о том, что к этому времени  – последние десятилетия XIII в. – слово «скоморох» стало настолько известным и привычным, что появилась возможность употребить его без непосредственного влияния извне.

В этой связи  интересно вернуться к Нестору. Он, конечно, отлично понимал слово  «скоморох» еще до того, как написал  его в «Повести временных лет». Ведь он наверняка хорошо знал «Начальный летописный свод», да и «Поучение о казнях божиих» тоже, ведь оно было написано если и не Феодосием, то уж обязательно кем-то в стенах Киево-Печерского монастыря, где жил и работал Нестор. Помня, кроме того, начитанность этого писателя, вполне можно предположить, что он знал «Слово о ведре и казнях божиих», так как оно непременно было в библиотеке монастыря. Однако всего этого Нестору оказалось недостаточным, чтобы употребить слово «скоморох» в своих собственных произведениях, написанных до «Повести временных лет», да и в собственных рассуждениях в «Повести», хотя поводов для этого было достаточно. Следовательно, во времена Нестора слово «скоморох» не имело на Руси прочных корней.

Какими  же словами он пользовался в тех  случаях, когда вполне уместно было бы употребить слово «скоморох»? Рассмотрим известное место из его «Жития Феодосия». Мы уже вспоминали этот эпизод, когда Феодосий пришел в терем  князя Святослава в то время, когда  там шло веселье. Благочестивый  старец смутился, но не ушел, а сел  рядом с князем, демонстративно избегая  смотреть на веселящихся, а потом  произнес: «то ли будет на оном свете». Князь умилился словам старца, будто  бы даже «мало» прослезился и велел  прекратить забавы. С тех пор веселье  всегда прекращалось, когда приходил Феодосий. Нестор не дает подробного описания происходившего у князя, но в целом  ясно: перед князем выступали певцы  и музыканты, давалось нечто вроде  представления.

Без сомнения, главными участниками этого представления  были скоморохи. Но Нестор, не желающий употреблять слово «скоморох», ищет русское соответствие и, как нам  кажется, не находит. По крайней мере, он даже не употребляет существительных  для обозначения «артистов», а  пользуется описательной формой. Можно  предположить, что Нестор не знал русских  существительных для обозначения  современных ему «артистов» различных  специальностей и тем более существительного, способного назвать их всех разом. Слово  же «скоморох» было еще слишком непривычным.

Итак, слово  «скоморох» пришло к нам вместе с  первыми переводами на древнеславянский язык и, по крайней мере, до конца  XIII в. русскими писателями широко не употреблялось; вместо него писатели и переводчики на Руси употребляли другие слова, притом количество их весьма велико. Наиболее близкими ему по значению надо признать слова: «игрец», «глумец», или «глумотворец» и «шпильман». Кроме того, слову «скоморох» близки слова: «прелестник», «смехотворец» и в фольклоре - «веселый».

Первое  упоминание о скоморохах хронологически совпадает с временем появления фресок Софийского собора в Киеве, как известно, изображающих скоморошьи (ипподромные) представления. На Киево-Софийских фресках изображен ипподром, князь, княгиня, смотрящие на представление, которое состояло в игре на музыкальных инструментах, борьбе с ряжеными, конных ристаниях, акробатических упражнениях, пляске и пр. Эта старинная фреска Софийского Собора в Киеве, относимая к 1073 г. изображает игроков на флейте, на длинных трубах, на арфообразном и гитаровидном инструментах, наконец, на тарелках. Флейтист и тарелочник изображены, кроме того, пляшущими. Придворная обстановка требовала, конечно, возможного блеска, и музыканты-плясуны и потешники, изображенные на фреске Софийского   собора, вероятно, заимствованы были от византийского двора.

Глава 2. Скоморохи – универсальные  артисты

2.1. Скоморохи – музыканты

В чем  же заключалась доставлявшаяся скоморохами  народу утеха? Ответ на этот вопрос дают многочисленные исторические памятники, народные песни и поговорки, а  также наши былины, в которых скоморохи  являются в большинстве случаев  еще в древнейшем своем образе, в виде гусельников. Последние играют на своих «звончатыхъ» или «яровчатыхъ» гуслях и поют песни, а иногда и пляшут для развлечения слушателей; по одиночке или толпами, облекаясь в особое «скоморошье платье», они посещают пиры, княжеские или частные, и народные праздники, присутствуют на свадьбах, всюду внося удовольствие и веселье.

Таким гусельником, призываемым в дома для утехи  слушателей, и был  первоначально  герой былин, Садко, сделавшийся потом богатым гостем (купцом); сперва Садко не имел другого имущества, кроме гуслей, с которыми и ходил по пирам; когда же его не звали на пир, он скучал без дела:

А прежде у Садке имущества не было:

Одни были гусли   яровчаты.

По   пирамъ   ходилъ — игралъ   Садке.

Садке день не зовутъ на почестенъ  пиръ.

Другой не зовутъ на почестенъ пиръ,

И третiй  не зовутъ на почестенъ пиръ,

Потом Садке соскучился.

Садко отправляется к Ильменю-озеру, играет на его берегу и приводит в восторг морского царя, который обещает ему счастье  и богатство. Как вернулся Садко  от Ильмень-озера, позвали   Садко на  почестен пир.

Имеются разные свидетельства о зазывании скоморохов в дома. Так, в поучении Григория Черноризца (XIII в.) предписывается не вводить в дом скоморохов. В «Слове о русалиях», приписываемом Нифонту, говорится о муже, который, завидев из палаты своей толпу пляшущих вокруг пляшущего же скомороха, останавливает их и велит играть, плясать и петь перед собой. «Кто ихь (скоморохов) пустить на дворь добровольно, и они туть играють», — говорится в уставной грамоте бобровых деревень крестьянам (1509 г.). «Вь домъ свой, къ женъ и къ дътемъ приводили скомрахи, плясци, сквернословци»,— читаем в одном из слов митрополита Даниила (XVI п.). В царской грамоте 1648 г. приказывается, чтобы скоморохов с домрами и с гуслями, и с волынками, и со всякими играми «въ домъ къ себъ не призывали». «Буде учнутъ... Мiрскiе люди тъхъ скоморо-ховъ (с гуслями, домрами, сурнами и волынками) и медвъжьихъ поводчиковъ съ медвъдьми въдомы своя пускати », — читаем в Памяти митрополита Ионы (1657 г.).