Заведение благородного поведения

Заведение благородного поведения

 

        230 лет назад состоялся  первый выпуск  Воспитательного  общества благородных  девиц, больше  известного как  Смольный институт. Екатерина II пестовала это учебное заведение, рассчитывая на то, что хорошо воспитанные дамы окажут цивилизующее влияние на своих мужей, а через них — на всю страну. Правда, сам Смольный институт никак не мог решить, кого ему готовить — то ли благовоспитанных жен, склонных к домоводству, то ли подвижниц, способных отказаться от светской жизни ради дела народного просвещения.

Фантазии  императрицы       

До Екатерины II женских учебных заведений в  России не было. Петр I, как известно, приложил массу усилий, чтобы заставить госслужащих (действующих и потенциальных) чему-нибудь поучиться. В конце концов дворяне смирились с необходимостью давать образование своим отпрыскам, однако на дочерей эта повинность не распространялась. Практичный Петр I не видел особого смысла обучать женщин, не годных ни к военной, ни к морской, ни к чиновничьей службе.  
       Если Петр I перестраивал на европейский лад государственную структуру, то Екатерина II хотела сделать то же с семейной жизнью своих подданных. По мысли императрицы и Ивана Бецкого, разработавшего проект закрытого учебного заведения для девочек, в нем должны были готовить не к службе, а именно к семейной жизни. Конечно, девочек учили и до открытия Смольного института. Однако иностранные учителя, которых приглашали к своим чадам состоятельные родители, как правило, были слабоваты в профессиональном смысле, а секретарь французского посольства прямо предупреждал, что большинство учителей-французов — это "бежавшие из Франции и скрывающиеся от полиции дезертиры, банкроты, развратники обоего пола". Контролировать деятельность этих сомнительных педагогов государство не могло, проще было перехватить инициативу и создать собственное специальное учебное заведение.  
       Екатерина не жаловала популярные в Европе закрытые монастырские школы. "Не знаю,— писала императрица Вольтеру,— выйдут ли из этого, как вы выражаетесь, батальона амазонки, но мы далеки от того, чтобы сделать из них монашек и вогнать их в чахотку". Тем не менее Воспитательное общество благородных девиц решили разместить в Воскресенском, или, как его называли чаще, Смольном, монастыре (в обиходе заведение стали называть Институтом благородных девиц или просто Смольным институтом). Впрочем, монахинь оттуда довольно оперативно выселили. Указ об открытии общества благородных девиц Екатерина подписала в 1764 году, но занятия начались не сразу, поскольку желающих отдать своих дочерей в обучение на 12 лет, подписав обязательство не требовать их обратно, было немного. Единственным стимулом для родителей было то, что учебу в институте оплачивало государство, что не могло не заинтересовать небогатые дворянские семьи. Но набор все равно проходил трудно и занял больше года.  
       

"За  двойной балюстрадой..."       

Согласно уставу в институт принимали шестилетних девочек — воспитанницы жили там, не видя родного дома в течение всего срока обучения. Правда, родители могли два раза в неделю их навещать, но эти свидания проходили в присутствии воспитательниц. А воспитанницы, которые приехали в Смольный издалека, встречались с родственниками лишь изредка.

Жизнь Смольного  вызывала любопытство петербуржцев, однако возможность заглянуть внутрь имели лишь очень немногие

 

       Двенадцатилетний  курс делился на четыре этапа. Первые три года ("кофейный класс" —  по цвету платьев воспитанниц) девочкам преподавали Закон Божий, русский  и три иностранных языка, рукоделие, танцы и музыку. В старших классах  добавлялись история, естественные науки, а также практическое домоводство. Девушек учили готовить, выбирать продукты и договариваться с продавцами, следить за хозяйственными тратами и т. д. Кроме того, старшеклассницы помогали учить своих младших сокашниц, что служило своеобразной педагогической практикой. Смолянки не получали в институте профессии, но приобретенных знаний и навыков должно было хватить для ведения хозяйства и домашнего воспитания собственных детей. Языком преподавания и общения был французский, необходимый для того, чтобы хорошо чувствовать себя в приличном обществе.  
       В течение всего срока обучения воспитанницы были изолированы от окружающего мира, в том числе от посторонних лиц противоположного пола. Более того, класс никогда не оставался наедине с учителем-мужчиной — за соблюдением нравственности следила классная дама, присутствовавшая на всех занятиях. Чтобы хоть как-то познакомить смолянок с реальной жизнью, их регулярно вывозили в экипажах на экскурсии по городу (толку от такого факультатива было, конечно, немного).  
       Сильное впечатление на современников производил институтский театр. Правда, в качестве зрителей его могли посещать лишь первые лица государства и их гости, остальное население довольствовалось подробнейшими газетными отчетами. Сохранилось письмо Екатерины Вольтеру, в котором она рассказывает про калга-султана, брата крымского хана, гостившего в Санкт-Петербурге и полюбившего устраиваемые смолянками спектакли: "Вы скажете, что это значит пускать волка в овчарню, но не пугайтесь. Вот как это происходит: в здании есть большая зала, где посетители сидят за двойной балюстрадой". Нужно сказать, что балюстрада защищала далеко не всегда. По столице ходила масса сплетен о покровительстве, которое оказывал автор институтского устава Иван Бецкой воспитаннице Глафире Алымовой. Вскоре после выпуска 70-летний Бецкой сделал Алымовой предложение, однако та, если верить ее мемуарам, на вопрос, кем она хочет быть ему — женой или дочерью, ответила: "Дочерью".  
       

"Будто  ведут на прогулку  пятьдесят обезьян..."       

Екатерина не жалела ни сил, ни средств для того, чтобы  превратить Смольный институт в престижное учебное заведение. Все знали, что  по-настоящему знатных дворянок среди  воспитанниц почти нет, поэтому  в рекламной кампании института делался упор на особый интерес императрицы к этому учебному заведению. Газеты регулярно рассказывали о посещении Екатериной институтских мероприятий. Хорошо было известно и то, что императрица состояла в переписке с воспитанницей Смольного Александрой Левшиной.

Существенная  часть мужчин, расхаживающих по коридорам  Смольного, были воспитанницами, переодетыми  в мужское платье

 

       К рекламным  акциям можно отнести и своего рода презентации смолянок. Так, весной 1774 года разукрашенные лодки привезли воспитанниц Смольного в Летний сад, и там, к восторгу гуляющих, состоялся своеобразный парад благородных девиц. "Если бы Ваше Величество,— писала императрице участвовавшая в этом шествии Левшина,— могли скрытно видеть нас, вы бы увидели, какой мы вызвали восторг. Уверяю вас, казалось, будто ведут на прогулку пятьдесят обезьян — до того народ толпился за нами". Надо сказать, что это мероприятие серьезно способствовало росту популярности института.  
       Весной 1776 года, когда состоялся первый выпуск института, императрица выделила в специальный фонд 100 тыс. рублей, проценты с которых шли на пожизненную стипендию выпускницам (пять лучших ежегодно получали по 250 рублей, следующие три — по 225 рублей и т. д.), и проблема с набором девочек была решена окончательно. На таких условиях расстаться со своими дочерьми на 12 лет были готовы многие.  
       В екатерининские времена Смольный справлялся со своими задачами не так уж плохо. Он был известен как элитарное заведение, поэтому в провинции его выпускницам буквально смотрели в рот. Смолянки же, оказавшись в провинции, естественно, пытались наладить ту жизнь, к которой их приучили в институте. Домашние театры, музыкальные вечера, да и просто привычка красиво принимать пищу зачастую внедрялись в обиход благодаря тому, что какой-то местный помещик женился на выпускнице Смольного.  
       

Екатерина II считала, что будущая помещица должна уметь  не только играть на арфе, но и штопать  чулки

Дамская казарма       

До тех пор  пока Смольный институт был любимым  детищем Екатерины II, жизнь воспитанниц, несмотря на изоляцию и строгие правила, была вполне сносной. Но впоследствии по образцу Смольного было открыто еще несколько учебных заведений, институт утратил статус единственного и неповторимого, и с предусмотренными уставом "увеселениями невинными забавами" пришлось распроститься.  
       Институт все больше и больше напоминал казарму. Переступившая порог Смольного девочка первым делом узнавала, что ходить по институту нужно парами, держась за руки, и не производить при этом никакого шума. Если верить воспоминаниям смолянок, родителям, приведшим своих дочерей в институт, приходилось выслушивать хамские замечания подобно нашим современникам, записывающим ребенка в рядовую среднюю школу. "Как только мы привели себя в порядок,— рассказывала одна из выпускниц про свой первый день в Смольном,— к нам подошла дежурная классная дама, m-lle Тюфяева, по внешности особа весьма антипатичная, очень старая и полная, и заявила нам, что инспектриса, m-me Илер, не может нас принять в данную минуту... M-lle Тюфяева... попросила нас всех следовать за нею в приемную; при этом она не переставая ворчала на наших матерей, и ее однообразная воркотня раздавалась в огромных пустых коридорах как скрип неподмазанных колес".

 

       Телесных наказаний  в Смольном никогда не было, однако классным дамам никакие розги  и не были нужны. Девочке, которая  шуршала на уроке бумажкой, эту  бумажку прикалывали к к платью, на плечо. Туда же могли приколоть и плохо заштопанный чулок. Если же воспитаннице, не дай бог, случалось ночью обмочиться, то она должна была идти на завтрак с мокрой простыней поверх платья. Это считалось страшным позором не только для девочки, но и для тех, кто жил с ней в одной комнате.  
       Классные дамы, которым вообще-то полагалось разговаривать с воспитанницами только по-французски, в воспитательных целях нередко переходили на великий и могучий. "Наши дамы,— вспоминала одна из смолянок,— кроме немки, говорившей с нами по-немецки, обращались к нам не иначе как по-французски. Они, несомненно, знали много французских слов, но почему-то не удовлетворялись ими и, когда принимались нас бранить, употребляли оба языка, предпочитая даже русский. Может быть, это происходило оттого, что выразительной русской бранью они надеялись сильнее запечатлеть в наших сердцах свой чистый поэтический облик".  
       

Шерочки и машерочки       

Если при Екатерине  смолянок хоть как-то пытались знакомить  с внешним миром, то в XIX веке их за стены института старались не выпускать. Девушек раз в год выводили на прогулку в Таврический сад, принимая все меры к тому, чтобы отсечь их от других гуляющих. Тем не менее эти выходы в сад, как и балы, считались репетицией будущей взрослой жизни.  
       Балы проходили в Смольном два раза в год, причем мужчин туда не пускали, и смолянки танцевали друг с другом. На институтском сленге это называлось "шерочка с машерочкой" (от французского mon cher). "Эти балы,— писала одна из смолянок,— не нарушая томительной монотонности институтской жизни, вознаграждали за свою непроходимую скуку только тем, что воспитанницы получали по окончании их по два бутерброда с телятиной и по одному пирожному".

Выпускницы Смольного  сетовали на плохое образование и  казарменную дисциплину, но на плохое здоровье не жаловались никогда

 

       За тем, чтобы  институтские правила не нарушались, внимательно следила классная дама, которая сопровождала воспитанниц повсюду. Во время урока она могла, перебив учителя, сделать замечание кому-то из девочек. В младших классах эти дамы помогали готовить уроки, в старших же их функции ограничивались надзором. В частности, они контролировали всю переписку воспитанниц с родственниками, причем содержание писем могло стать предметом обсуждения. Лишь в выпускном классе смолянка получала возможность иногда оставаться в комнате в одиночестве, а также спускаться на обед сама по себе, а не в группе воспитанниц. Классными дамами могли быть только женщины незамужние, и большую их часть составляли старые девы. Взаимоотношения молодых девушек с пожилыми, понятно, складывались не лучшим образом.  
       Как уже упоминалось, классные дамы присутствовали и во время свиданий воспитанниц со своими родственниками, причем в данном случае контроль порой оборачивался курьезом. Так, одну из смолянок чуть было не исключили из института за то, что она на свидании обняла старшего брата.

 

       Между тем представления  институток о том, что прилично, а  что нет, были специфическими. Верхом неприличия, к примеру, считалось раздеться в присутствии врача. Известен случай, когда упавшая с лестницы воспитанница пролежала несколько дней в почти бессознательном состоянии — подруги не решались отдать ее в руки доктора. Лишь после того, как девушка перестала подавать признаки жизни, ее отнесли в институтскую больницу.  
       Следствием почти полной изоляции от внешнего мира в сочетании с мечтами о взрослой жизни были заочные романы (Смольный напоминал тюрьму еще и этим). Поскольку фильмов с Аленом Делоном или Джорджем Клуни тогда не было, роль сказочных принцев исполняли учителя. На институтском сленге влюбленных в педагогов девушек называли адоратисами. Адоратисы соревновались в красноречии, рассказывая подругам о своем глубоком чувстве, а самые отчаянные обливали духами шляпы и верхнюю одежду возлюбленных и даже тайком отрезали кусочки от их шуб, чтобы носить на груди, как ладанку.  
       Преподаватели, конечно, все это замечали, но делали вид, будто ничего не происходит. Исключения, конечно, были. Например, назначенный в Смольный инспектором К. Д. Ушинский, обнаружив, что его верхнюю одежду кто-то опрыскал парфюмом, устроил скандал. Ворвавшись в класс, он разразился гневным монологом: "Ведь вы же здесь специально изучаете нравственность, а не знаете, что портить чужую одежду духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете, может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу!"