Леонард Эйлер

       Выше уже приводилось мнение  Эйлера, полагавшего, что физика представляет собой эмпирическое основание для метафизики. Он утверждал, что теория предваряет опыт, гипотеза - открытие. Обращаясь к Маркизе дю Шатле, подруге Вольтера и автору научных трактатов, он писал, что гипотезы «являются единственным способом, в результате которого можно прийти к достоверному познанию физических причин».

      В своих работах и особенно в знаменитых «Письмах о разных физических и философских материях, писанных к некоторой немецкой принцессе» Эйлер продемонстрировал связь философских и физических представлений. Анализируя учение о возможности множества миров, Эйлер показывает, что в этом случае мы сталкиваемся с элементарной логической ошибкой - подменой тезиса, так как понятие «мир» рассматривается как физическое понятие. В физическом смысле мы представляем под «миром» или систему звезд с планетами , или планетарную систему «Землю со всеми животными ее обитающими, и в рассуждении сего каждая планета и каждый спутник равное право имеет сим именем называться, потому, что больше нежели вероятно, что каждое из сих тел так как и Земля обитаемо».

Мир – это единство, совершенно иное понятие: «В сем смысле слово мир берется в философии, где за главное основание полагается, что один только мир, который заключает в себе все, что ни создано прежде, что ныне созидается, и что впредь создано будет».

       Общеметодологические принципы служили для Эйлера критерием его научной теории, тем самым он отвергал утверждение Ньютона, согласно которому притяжение есть свойство материи, прежде всего исходя из того, что это противоречило его философским представлениям: «Между тем, сие мнение, что притяжение есть существенное свойство материи подвержено только другим неудобствам, что почти невозможно дать ему места в философии. Лучше думать, что то, что называется притяжением, есть сила, заключающаяся в тонкой материи, всю небесную обширность наполняющей, хотя нам и не известно, каким образом она сие производит. Надобно привыкать признаваться в незнании многих и других вещей». Эйлер полагает, что основывая свои знания лишь на наблюдениях, мы никогда не сможем прийти к истине.

       Натурфилософия выработала ряд синтетических категорий, которые использовала  в философском или в естественнонаучном контексте, таких как «материя»,  «движение»,  «свет»,  «причина»,  «естественное состояние», «душа»,  «протяжение»,  «время»  и т.д.  Одной из таких категорий  было понятие «эфира», сыгравшее важную роль в развитии физических и метафизических представлений того времени.

     Эйлер считал, что эфир «есть также жидкая материя, как воздух, но несравненно оного тоне».  Другими словами это один из видов материи, иным ее видом является «тело». Свойствами тел являются:  протяжение, непроницаемость, инертность. Эфир этими свойствами не обладает, но зато он обеспечивает притяжение и распространение света. Эйлер спорит с Ньютоном, высказавшим мнение, что природа света заключается в истечении с поверхности светящегося тела некоего вещества («лучей», как «части» солнечного тела) и отражения его от тел, которые не являются источником света. Это привело бы к тому, что Солнце и другие звезды быстро «иссякли» бы, теряя такое большое количество вещества, он мыслит иначе. Частицы Солнца, сотрясаясь, производят импульс, направленный в разные стороны. Он через эфир передается другим телам, поверхность которых начинает вибрировать вместе с источником света. Сила, сотрясающая частицы Солнца, нам пока не известна, но 'сие нимало не противно здравому рассуждению» .

       Эйлер был бы не ученым, если бы не просчитал, что воздух не может передать кратный скорости света импульс: «К произведению чувствительного гласа, надобно, чтоб в одну секунду сделано было больше 30 и меньше 3000 трясений: воздух для грубости своей не может в одну секунду совершить 3000 трясений. Толь высокий глас совсем бы исчез. Равным образом должно думать и об эфире; три тысячи сотрясений в секунду, издаваемых в рассуждении эфира есть малое число: надлежит сотрясениям быть несравненно скоропостижнее, и несколько тысяч в одну секунду совершаться, чтоб могли действие произвесть в эфире и подвергнуть его к сотрясению». Светящийся мир предстает перед нами как огромный музыкальный инструмент, где Солнце или звезды – громадные колокола, заставляющие звучать в унисон все другие. Эта «музыка сфер» находится за пределами человеческого слуха, мы воспринимаем эти явления как зрительные и эта картина, нарисованная Эйлером, впечатляет. Пульсирующие пространства, гармонизирующие поверхности, готовые подхватить и увеличить «первозвук». Свет в рассуждении эфира есть то же, что звук в рассуждении воздуха, он есть волна, импульс, свойство, идея, возбуждающая ум, а не «внедряющаяся» в него извне.

       Эйлер полагает, что душа  ровно как и свет не является особым видом материи. «Душа моя не пребывает, - пишет он, - но только действует». Наивны попытки найти «седалище» души – «полно было бы вопрошать: «Где дух вмещается?»,  ибо как скоро с духом соединено будет место, то тем самым припишется оному протяжение». Поэтому ничего не может быть страннее, как утверждать, что материя может мыслить и далее: «Мыслить, рассуждать, умствовать, чувствовать и хотеть - суть качества с естеством тел несовместные, и существа ими одаренные должны быть совсем отменные. Оные суть души и духи, а существо, в высокой степени оными обладающее есть Бог».

       Убежденный в том, что данные чувства находятся в соответствии с материальным миром, Эйлер пишет своей ученице: «Я бы желал преподать Вашему Высочеству орудие, которым бы можно было бороться против идеалистов и эгоистов и доказать, что есть вещественный союз между чувствованиями нашими и предметами, но чем больше о сем помышляю, тем больше чувствую свое бессилие». Он приходит к выводу, что логическим путем доказать правильность убеждений сторонников того или иного направления не получится: «Невозможно уверить о бытии тел такого человека, который упорно хочет отрицать оно». Ему остается лишь шутливо заметить,  то что «пес, который, видя меня, лает, совершенно уверен о бытии моем, ибо присутствие мое рождает в нем обо мне понятие. Посему пса сего не можно назвать идеалистом».

       Сам Эйлер придерживается дуалистической точки зрения. Такая позиция дает ему возможность решить вопрос о появлении в мире зла. Ведь если бы мир состоял только из материи, он был бы подобен машине, делающей  заложенное в нее мастером, и в происхождении зла следовало бы винить «первомеханика» - Бога, недостаточно отладившего эту машину и допустившего в ее работе серьезные сбои.

       Эйлер считал, что источником зла не может быть ни Бог, ни материя. Оно может появиться в результате активности души, которой присуща способность проявлять свою волю, также как телам свойственно протяжение и непроницаемость. «Воля всякому духу есть свойство толь естественное, что ни сам Бог отнять от него не может, равно как не может тело лишить притяжения или грубости, не уничтожая оного». Воля - способность совершать поступок самостоятельно, возможность неоднозначной реакции, в том числе и ошибочной, на ту или иную ситуацию. «Воля влечет за собой возможность грешить; посему, когда Бог ввел в мир духи, то от того самого произошла и возможность греха, и невозможно бы было отвратить оного как испровержением или истреблением оных. Таким образом, исчезают все жалобы против греха и против плачевных следствий от него истекающих, и благость Божия избавляется от всех нареканий».

       Создав два вида существ, Бог управляет ими по-разному: материальными телами - с помощью законов механики, а душами - с помощью заповеди. Дух не может быть принужден к чему-либо такого его свойство. В противном случае для Бога не было бы ничего более легкого, чем превращение всех грешников в праведников. 'Бог инако действует на тела и инако на духи. Что касается до тел, то он предписал им законы движения и покоя, по которым все в них перемены должны следовать непременно, и тела не иное суть, как существа страждущие, кои сохраняют свое состояние, или непременно должны повиноваться взаимному одного на другое действию: Духи, напортив того, не подвержены ни малейшему принуждению, и Бог предписанием только заповедей ими управляет'.

       Мир материальных тел уже завершен, а вот в мире духа гармония еще не достигнута: «В рассуждении тел воля Божия уже совершенно исполнена, но в рассуждении существ одушевленных, как человеков, часто бывает сему противное. Когда говорят, что Богу угодно, что б мы любили друг друга, то сие произволение есть совсем другое: оно есть заповедь, которой люди должны бы были повиноваться, но сколь мало оную исполняют! Бог человека к исполнению и не принуждает, ибо принуждение противно было бы воле, которая составляет существо человека, но к исполнению сея заповеди хочет убедить побуждениями, на спасении его основанными, и человек волен исполнять или не исполнять оную». И далее: «Не можно инако управлять духами, потому что в них принуждение места иметь не может».

       Итак, какие духи преступили потом сии заповеди, то они сами тому виною и сами должны в том отвечать: « Бог ни малейшего в преступлении их не имеет участия». Рассуждения Эйлера отрицают не только возможность жесткого детерминизма, внося в рассуждения о мире элемент непредсказуемого, но так же и отрицают в конечном итоге концепцию божественного предопределения - одно из оснований протестантизма. Необходимость и случайность принадлежат у него разным сферам - необходимость телесной, а случайность – духовной, но мир един и поэтому они связаны в единое целое.

       Интересны размышления Эйлера о природе языка и его роли в познании: «Язык нужен для человека не только для того, чтоб другим сообщать свои чувства и мысли, но для удобрения разума и распространения своих знаний. Ежели б Адам один был в раю, то без помощи языка пребыл бы в глубоком незнании. Язык ему был потребен не столько для отличения знаками вещей, чувства его поражающих, сколько для означивания общих понятий, которые бы он оттого приобрел, чтоб сии знаки ему служили вместо самых познаний». Невозможно помыслить о какой-нибудь вещи, иначе, как в форме понятия, но понятия - это всегда некоторое общее знание, если бы для каждого предмета нужно было бы свое особенное слово, то язык был бы бессмысленным: «Слова каждого языка означают общие знания, и редко можно найти такое слово, которое бы означало одну особенную вещь». В самом понятии нет ничего вещественного, «оно есть деяние души», к способностям души относятся также: «чувства» - ощущения и восприятия, «воспоминание» -  представление, «внимание», с помощью которого душа приобретает простые понятия.

       Понятия могут быть простыми и сложными:  «Понятие простое есть то, в котором душа ничего не находит; чтобы различать могла и никакого различия в частях не усматривает», а «сложное понятие есть воображение, в котором душа может различать многие вещи». В зависимости от внимания они также могут быть темными и ясными. Если «почти невозможно помыслить о самой вещи не имея слова, которое бы с оною сопряжено не было», то в естественном языке в большинстве случаев отсутствуют слова для обозначения вещей, которые народу-носителю этого языка неизвестны.

       Эйлеру не свойственны односторонность эмпиризма и рационализма, так как он не согласен с тем, что понятия могут быть своеобразными «отпечатками» в тонкой материи мозга. Если бы было это так, то как бы мы могли забывать и вспоминать, спрашивает он. Понятия - это результат обобщения чувственных данных. «Познания наши не ограничены чувственными понятиями, - пишет он, - сии самые понятия приведенные, через отделение рождают в нас общие понятия, которые заключают в себе великое множество других неделимых понятий, и великое множество понятий сооружаем о качествах и случайностях вещей, которым ничего не соответствует, чтобы было телесно, как, например, понятие о добродетели, премудрости и проч.» Эйлер выделяет три источника истин: физическая достоверность -  через чувства, логическая достоверность - через рассуждения и моральная - через исторические факты, поэтому и истины можно условно разделить на чувственные, мысленные и исторические. В процессе познания мы не можем постигнуть сущности отдельных вещей во всей ее тонкости. Познание конкретного всегда не завершено и может быть продолжено до выяснения новых и новых подробностей. Это обстоятельство вызвало к жизни 'секты, кои утверждают, что нет ни единой вещи, которой бы сущность нам была известна'. Он полагает, что отчасти они правы, ибо обозначают реальную существенную проблему невозможности абсолютного познания.

       С характерным для представителя естественных наук сциентизмом, Эйлер скептически относится к гносеологическим возможностям метафизики, пренебрежительно называя ее «пустым умствованием». Сами ее понятия, по его мнению, служат лишь для того, чтобы запугать ясные и четкие положения, а также создать иллюзию собственной значимости, он пишет: «...Весьма трудно философу признаться в незнании своем о чем бы то ни было. Выгоднее защищать наивеличайшие нелепости, особливо когда кто имеет дар затмевать оные непонятными словами, коих никто разуметь не может».

       Опыт, наблюдение – то единственное, что по его мнению, может служить доказательством истинности или ложности какого либо утверждения.

Что оставил Эйлер в Физике?

       В восприятии многих людей, интересующихся историей науки, математические работы Эйлера в значительной степени заслоняют то, что им было сделано в области физики. А сделано было немало. Так, в середине XVIII в. Эйлер теоретически доказал, что, соединяя две линзы с разными показателями преломления, можно устранить хроматическую аберрацию, – это оказалось очень важным для совершенствования различных конструкций телескопов-рефракторов. В области прикладной механики он заложил основы теории турбин, получил формулу для критической нагрузки колонн, исследовал проблемы, касающиеся остойчивости корабля, особенности устройства ветряных мельниц. А в области астрономии именно Эйлер первым решил задачу о точном определении массы Луны, получив всем известный ныне результат: масса Луны меньше массы Земли в 81 раз.

Все это отдельные частные примеры. Главное же состоит в том, что Эйлером была предпринята попытка построения единой физической картины мира, притом со стихийно-материалистических позиций. Именно поэтому в эйлеровских работах по физике так или иначе были охвачены практически все современные ему разделы этой науки: механика, теплота, акустика, электричество, магнетизм, оптика.

       В 1747 г. французский физик Пьер Мопертюи заключил, что действие на каждом участке истинной траектории тела должно иметь минимальное значение, т.е. должно выполняться условие, в трактовке, которую этому принципу дал Мопертюи, присутствовали религиозные аргументы, что вызвало резкое неприятие со стороны многих современников, в числе которых, к примеру, были Вольтер и Д’Аламбер.

       Эйлер не смотря на то что он сын пастора, поддержал и   математически уточнил в небольшой работе «Об определении движения брошенных тел в несопротивляющейся среде методами максимумов и минимумов» он показал, что при движении под действием центральных сил тела из точки A в точку B с некоторой скоростью  траектории этого движения должно соответствовать минимальное либо максимальное значение приведённого выше интеграла