Прием «включенное наблюдение» в репортажах журнала «Русский Репортер» и представления в них народа глазами современного журналиста

 

Казалось бы, чем не поднять бунт или революцию? Но русский народ  сегодня на это не способен. Да и  зачем? Когда все образованы и  научились решать проблемы мирным путем.

 

Однако, в людях кипит внутренний бунт  и негодование по поводу несправедливости жизни и против тех, кто из нее выделяется неприемлемым для общества путем:

 

«… - Саша, а вы знаете группу «Война», юношей?

-  Нет.

- Они на мосту в Питере  член нарисовали, возможно, свой.

- Утопить в Неве.

- А знаете «Пусси», девушек?

- Нет.

- Они в Москве, в храме Христа  Спасителя, залезли на амвон  и играли рок.

- Утопить в Неве».

 

Еще один яркий пример, касающийся социальной несправедливости жизни  и власти:

 

«… Он тягает сак уже часа два и собирается остаться под мостом на ночь, пока его не разведут. Поутру, взяв килограмм двадцать корюшки, он пойдет на одну ему известную станцию метро, где его будут ждать знакомые старушки – целый сак старушек, - и отдаст им рыбу по полторы сотни рублей за кило. А те, накинув полтинничек, сделают свою маржу, продавая ее на тарных ящиках. Саша Мама – не – горюй сам торговать не желает: унизительно, да и милиция может загрести, ведь без справок.  А старушек они не трогают: блокадниц кто же тронет.

Впрочем за многие годы у каждого корюшатника сложилась своя постоянная сеть знакомцев-покупателей, так что и продавать ничего не надо: урологи, стоматологи, механики в автосервисах и пр. А, кроме того, это стильный презент по - питерски. Подари интересующей тебя даме кило корюшки – и дама твоя, клюнула».

 

Из репортажа автора можно выделить следующее: в городе на Неве, рыбалка  – одно из самых популярных увлечений. Корюшка – самая популярная рыба, которую не так-то просто поймать. Она представляет собой ценность, которая не просто является продуктом питания, она еще и единит людей.   Сам процесс ловли рыбы  -  отношения незнакомых рыбаков к друг к другу. Объединяет этих рыбаков не только общее дело и общие чувства, но еще и ненависть к браконьерам, которые тоннами вылавливают и вывозят рыбу.

На первый план выходит обычный  герой из народа, который остро  чувствует социальную несправедливость, даже в таком нехитром деле, как ловля рыбы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Еще один репортаж, затрагивающий  напрямую жизнь народа и показывающий его традиции, обычаи, нравы –  репортаж Марины Ахмедовой «Бараний  рок. Один день и одна ночь на горном пастбище в Дагестане». [20, стр. 44-55]

 

Лид начинается традиционно: чем же знаменит Дагестан и что мы должны узнать еще о нем. То есть причина, по которой автор решила написать материал. А причина такова:

 

«Республика Дагестан занимает первое место по поголовью мелкого рогатого скота. И овцеводы должны бы считаться  людьми почтенными и небедными. Но сами они говорят, что их профессия  одна из самых презренных. «Пасти баранов  – позор. Все считают чабанов  Дураками», - говорит сын одного из овцеводов. Возможно, горным пастухам не  хватает слов, чтобы рассказать о своей профессии им, первому поколению горцев, никогда не видевших гор. Корреспондент «РР» побывала на пастбищах села Сивух и попыталась найти эти слова».

 

И, как обычно, большое место  занимает повествование описательного  характера со всеми деталями. Детальное описание – залог успеха репортажа.

Вот, например:

 

«…Хочбар, девятнадцатилетний сын Алимирзы, выгоняет овец — тысячу двести голов. Они разбиваются на кучки и медленно ползут по склону вверх, подгоняемые палкой и хриплыми окриками. Через двадцать минут солнце уже взошло, а отара уходит так далеко, что отсюда, снизу, бараны кажутся белыми кочками. Но блеяние и окрики долетают отчетливо: в горах уши сильнее глаз.

 

Алимирза смотрит на небо. Оно чистое. Можно было не посылать Хочбара с овцами. В ясную погоду эти три пологие горы как три ладони. И можно сидеть у входа в шалаш, попыхивать сигаретой и смотреть на овец, которых горы держат в ладонях. Из двух сыновей Алимирза выбрал Хочбара — ему он передаст свою палку. Пусть работает».

 

Что касается национального вопроса, то автор указывает особенность  этого народа, тесно связанную  с религией:

 

«…На трех горных ладонях тихо, овцы заняты травой. Слышно даже, как  тлеет табак в сигарете Алимирзы. Чабаны полжизни проводят в молчании. Меньше слов — меньше поводов для обид. Но те обиды, которые есть, чабаны помнят долго. К примеру, соседнее село — Терекли. Название села Алимирза произносит, как и положено, на аварском, с клацающим звуком в конце «кли» — и, кажется, в его рту что-то ломается. Так вот… Все знают, откуда взялись эти тереклийцы.

Несколько веков назад какие-то парни оскорбили сивухскую девушку. Как именно — история умалчивает, но для обид в горах несколько веков не срок. Парней выслали из села, и они основали Терекли. Земель под пастбища у них, разумеется, не было. И бедствовали бы потомки нарушителей адатов до скончания веков, если бы в 44-м Сталин не выслал чеченцев в Казахстан, а на их место не передвинул бы всех жителей Сивуха.

Когда сивухцы совершили свое скорбное переселение в Чечню, тереклийцы заняли их пастбища. В 56-м, после смерти Сталина, из Чечни потянулись сгорбленные процессии стариков, желавших умереть на родной земле. Молодые сивухцы забросали администрацию района просьбами вернуть им землю. Администрация половину вернула, а половину нет: семьи тереклийцев разрослись, а сивухцев после депортации стало меньше. Алимирза, может, и развел бы больше баранов, но пастбищ в Дагестане не хватает».

 

Что называется, кровь за кровь, брат за брата. Дагестанцы никогда не позволят обижать своих людей, а тем  более девушек. Они буду ненавидеть тех, кто оскорбил, но не открыто, а  внутри себя.

 

Как и любых других дагестанцев, людей этого села волнует социальная несправедливость. Это такой внутренний бунт, но сами они ничего менять не собираются. Эта республика не считает допустимым кровопролитие и революцию. Люди хотят поменять устоявшиеся законы власти, не более, и просят в этом им помочь журналистов:

 

«…— О чем вы мечтаете? — спрашиваю  я Алимирзу.

Кажется, он только и ждал этого  вопроса. Мгновенная смена настроений на его лице пугает.

— Мечтаю, чтобы НТВ сюда приехало и показало, что тут происходит! — с акцентом выпаливает он.

Я кручу головой по сторонам, стараясь зацепить глазами происходящее. Тут  ничего не происходит. И я представляю  застывшую картинку, транслируемую  НТВ.

— А что здесь происходит-то?

— Как что?! Беспредел! — взрывается Алимирза. — Почему таким людям, как я, государство не помогает?! В этом году я привел баранов на купку против клеща на хасавюртовскую ветстанцию — они с меня рубль за каждую голову попросили. А я не заплатил! Я сказал: «Если я не прав, посадите меня! А платить не буду…» Теперь, честно говоря, даже не знаю, как осенью оттуда баранов гнать. Сказали, не пропустят…

Алимирза умолкает, пережевывая обиду давностью в несколько месяцев. Каждый год в октябре отары уходят из Сивуха зимовать под Хасавюрт. В конце мая они возвращаются. Перегон длится шесть дней. Тогда из Сивуха на машинах выезжают многочисленные родные и двоюродные братья чабанов, окружают отару и сопровождают ее. С каждым годом перегоны становятся сложнее: увеличивается поток встречных машин, разрастаются жилые кварталы».

 

Еще один больной вопрос, тесно  связанный с политикой России – армия. Дагестанцы активно чувствуют  эту проблему и всячески стараются  помочь своей стране, своему народу, но опять-таки сталкиваются с социальной несправедливостью:

 

 

«— Ты служил в армии? — спрашиваю  Хочбара.

— С удовольствием служил бы! Не берут! — кричит он и машет рубашкой на овец. Горы возвращают его крик без частицы «не»: «Берут!» — Сама знаешь, что дагестанцы в армии творят. Отец через военкомат просил, чтоб меня взяли, а они денег просят: тридцать — сорок тысяч рублей.

— А зачем тебе в армию?

— А кто родину будет защищать? Мать мою, сестру. Я — за Дагестан.

— А если нападут только на Россию, а Дагестан не тронут?

— А я же не отделяю Дагестан от России. Просто у меня все родные в Дагестане. А так, если России нет, Дагестана тоже нет.

— Ты в городе бываешь?

— Иногда.

— Рассказываешь там, что ты чабан?

— Я что, дурак?! Чтобы надо мной все смеялись!

Говорят, Дагестану — республике, которая занимает первое место в  стране по овцеводству, — не хватает  чабанов. Из тех, что есть, большая  часть — старики. Впрочем, говорят, что крупные дагестанские хозяйства  приписывают себе значительно больше голов, чем имеют, чтобы получить от правительства больше дотаций. А  всерьез тут баранов никто  не считает. Даже перед сном. Даже если бессонница».

 

Находясь в таком трудном  положении, когда заниматься овцеводством не выгодно (дешевое мясо, нет прибыли  от шерсти и т.д). Герой репортажа поднимает экономическую проблему и проблему безработицы:

 

«…— А баранов невыгодно держать, — подхватывает Вашалав, разводя в стороны большие руки. Они у него такие неуклюжие, что, кажется, их сначала оторвали, а потом снова приделали к телу.

— А шерсть? — спрашиваю я.

— С шерсти мы ничего не получаем, — подхватывает Алимирза. — Килограмм шерсти стоит пятнадцать рублей, баран дает два килограмма в год, стригальщику надо заплатить тридцать рублей.

— А мясо?

— Только на мясе и можно немного  заработать. У нас в Питер и Москву берут молодняк по сто пятьдесят рублей за килограмм.

По местной статистике, расходы  на выращивание одного барана —  примерно тысяча семьсот рублей в  год. Чистая прибыль с барана —  примерно тысяча рублей. Даже если чабаны прибедняются, все равно их профессия  на грани рентабельности.

— Зачем же вы занимаетесь баранами, если это невыгодно?

— А что делать? — пожимает плечами  Алимирза. — Без работы сидеть?

— Я раньше на рынке торговал, —  говорит Вашалав. — Огурцы сдавал оптовикам, они их в розницу по той же цене продавали, но по триста грамм недокладывали. Это самый большой грех — обманывать на весах. Поэтому я чабаном и стал: на рынке нет справедливости».

 В этом отрывке отчетливо  видна еще одна национальная  особенность: Дагестанцы сильный  верой народ. Они боятся смертных  грехов.

 

Все чабаны, немного философы. Каждый видит смысл жизни в своем:

 

«…— А разве плохо, когда много  еды?

— Плохо. Люди работать перестают. Для  земли это вредно.

К вечеру спускаюсь вниз, Вашалав с овцами остается наверху. Иду, опираясь на посох, чтобы не сорваться с горы.

— Эй, Вашалав, — говорю я на прощание. — А что тебе приносит радость? Почему тебе хочется жить?

— Завтра! — кричит он.

— Что — завтра?!

— Мне хочется жить, потому что  завтра будет завтра!»

 

 

 В этом репортаже хорошо показано стремление к Бакунинскому идеалу:

– общество, организованное на началах самоуправления

 – общество, основанное на  принципах свободы, равенства,  уважения к личности и способностям  каждого индивида

Этого почти нет, но к этому стремятся  все жители этой республики.

Хорошо видны концепции Бердяева, касающиеся духовных основ русского народа. В Дагестане очень сильна вера. Для них она является смыслом  жизни.

Автор включен в наблюдение, он активно взаимодействует с героями: ездит по селам, помогает пасти овец, разделывать барана, много говорит  о жизни с героями.

Но в данном случае, журналист  так и остался журналистом. Он не надевал актерскую маску, не наносил  «визитов вежливости», так его герои  просты в общении и корреспонденту самому хотелось с ними общаться. Он не входил в какую-то роль, просто пытался  понять героев репортажа психологически.

 

 

Благодаря «методу включенного наблюдения» и «смене профессии», но не смене метода, журналисты очень подробно рассказали читателям о трудностях  жизни просто человека из народа, о сложных ситуациях, в которых, не побывав на месте рабочего человека, нельзя объективно судить.  В  этих репортажах возникает эффект «присутствия». У читателя появляется ощущение, будто он сам стал жителем Восточного Казахстана или Дагестана, или стал профессиональным рыбаком.

 

Заключение

 

 

У меня было несколько гипотез, которые в большинстве своем подтвердились.

1. Наблюдение, как правило дает информацию описательного характера. Авторы репортажей ярко рисуют картину обывательской, простой жизни, если необходимо нарисовать картину происходящих процессов или  поведения. На мой взгляд, включенное наблюдение в сочетании с другими методами - опросами, интервью, позволяет дополнить «сухой» материал более живыми сведениями и повысить обоснование интерпретации данных. Это одна из особенностей репортажей журнала «Русский Репортер». Другое преимущество наблюдения, прослеживаемое в репортажах – это непосредственность. Этот метод сбора информации позволяет фиксировать различные изменения изучаемого объекта в момент его появления. Нередко, журналист сам становится участником бытовых событий, что и просматривается на страницах репортажей «РР».
2. Герои репортажей активно взаимодействуют с автором, доверяют ему, рассказывают о себе, иногда позволяют себе вольные выражения и меняют свое поведение, показывают характер. Особенность заключается в том, что герои, не всегда знают, что к ним пришел журналист, но они все же открываются ему. В большинстве случаев, герои все же знают, кто перед ними, но это не меняет их поведения, они также открыты.
3. Что касается народнических идей, то не всегда можно их проследить. Но некоторые из моментов концепций русских философов все же видны. В особенности это касается идеологий Бердяева и Ткачева:  «Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина. Россия - земля покорная, женственная. Пассивная, рецептивная женственность в отношении к государственной власти — так характерна для русского народа и для русской истории. Нет пределов смиренному терпению многострадального русского народа». (Н.А. Бердяев)