Взгляд на русскую эмиграцию в публицистике А. Солженицына и С. Довлатова

Е. Рейн. «Мне скучно без Довлатова»,

А. Генис. «Довлатов и окрестности»,

А. Пекуровская. «Когда случилось  петь С.Д. и мне»,

«Эпистолярный роман: Ефимов — Довлатов»,

В. Соловьев. Е. Клепикова. «Довлатов  вверх ногами»,

«Малоизвестный Довлатов: воспоминания».

Подробнее остановлюсь на книге «Довлатов вверх ногами», написанной Владимиром Соловьевым и  Еленой Клепиковой. Авторы дали книге  подзаголовок «Трагедия веселого человека». Они хорошо знали Довлатова, дружили  с ним в период эмиграции, поэтому  представили его довольно точно  со всеми его неповторимыми особенностями. Но вот что главное: книга не только содержит литературный портрет Довлатова, но вбирает в себя достаточно тонкие наблюдения авторов над своеобразием прозы Сергея Довлатова.

Вместо предисловия к  книге представлен диалог двух авторов  — Соловьева и Клепиковой, в  котором они объясняют свой замысел, дают предварительные характеристики персонажам, говорят о своих знакомых писателях, то есть ведут легкий разговор о жизни и литературе. На этом фоне обсуждаются и некоторые  произведения о Довлатове. В частности, авторы осуждают Игоря Ефимова, несмотря на его запрет: письма не печатать. Нелицеприятно  отзываются наши авторы и о книге  Аси Пекуровской, называя ее опус забавным и считая его «реваншем  у мертвеца».

В. Соловьев и Е. Клепикова  общими усилиями составили книгу-складень, куда вошли воспоминания Соловьева  «Довлатов на автоответчике», мемуары  Клепиковой «Трижды начинающий писатель», повесть Соловьева «Призрак, кусающий себе локти» и его же фрагменты  из будущей книги об Иосифе Бродском «Портрет художника на пороге смерти». Последнее включение может показаться странным, но только на первый взгляд. Искушенный читатель сразу понимает логику такого соединения: да, действительно, Довлатов и Бродский — теперь уже  признанные классики русского зарубежья, поэтому объединение их имен под  одной обложкой только порадует тех, кто является поклонниками этих авторов, тем более что этих писателей  связывали довольно сложные отношения. Просматривается известный сейчас прием — привлечь внимание к будущей  книге, сделать ей рекламу (вспомним Б. Акунина).

Итак, начнем с рассказа Соловьева  «Довлатов на автоответчике». История  появления названия «Довлатов на автоответчике» объясняется во вступительной  части ко всей книге. Клепикова вспоминает о том, как они в очередной  раз уехали с палатками отдыхать в Канаду. На обратном пути отправили  Довлатову открытку с днем рождения, а поздравлять уже было некого. Когда Соловьев и Клепикова вернулись  из Канады, Володя нажал не ту кнопку автоответчика и они услышали «яркий, дивно живой голос мертвого Сережи». Соловьев так и говорит: «Я назвал свой мемуар «Довлатов на автоответчике», превратив реальный случай в литературный прием».

Свои воспоминания Соловьев начинает со слов об универсальной  талантливости Довлатова: «Он вкладывал  божий дар в любые мелочи, будь то журналистика, разговоры, кулинарные приготовления, рисунки либо ювелирная  бижутерия, которую он время от времени  кустарил».

Первая приведенная Соловьевым запись голоса Довлатова на автоответчике  показывает его как человека большой  деликатности и такта: «Володя, привет…  Это Довлатов. У меня, к сожалению, есть к вам просьба, и я бы даже с некоторым ужасом сказал, что  довольно обременительная (смешок)…  Но тем не менее не пугайтесь, все-таки ничего страшного. Всех приветствую  и обнимаю». Просьба, как объясняет  Соловьев, действительно была пустяковая. Но, как хорошо понимает Довлатов, в  эмигрантской жизни у каждого  и так забот хватает, поэтому  лишний раз человека беспокоить, конечно, неудобно.

В своих небольших по объему воспоминаниях Соловьев останавливается  и на таком важном вопросе, как  загадочный художественный метод Довлатова. Но перед этим он описал очередной  случай из жизни о том, как Довлатов давал ему уроки по вождению машины, а потом всем рассказывал, как  Соловьев врезался в запаркованный  «роллс-ройс». Это, конечно, было преувеличением, потому что никаких «роллс-ройсов»  в Форест-Хилле не водилось, но какая-то довольно простая машина действительно  встретилась на их пути, и Соловьев с ней не разминулся. Приведя этот случай, Соловьев следующим образом  раскрывает секрет искусства рассказчика  Довлатова, приемы его «лжедокументализма»: «Он не пересказывал реальность, а  переписывал ее наново, смещал, искажал, перевирал, усиливал, творчески преображал. Создавал художественный фальшак, которому суждено было перечеркнуть жизнь». Именно таким словом и определяет он суть мастерства Довлатова: художественный фальшак.

Хотя все воспоминания пронизаны большой любовью Соловьева  к своему другу, в то же время он иронизирует над Довлатовым. Например, он рассказывает случай о том, как  Довлатов измерял линейкой, чей портрет  больше — его или Татьяны Толстой, когда одна из газет поместила  рецензии на их книги на одной странице. Хотя не исключено, что это тоже художественный фальшак.

Документальный рассказ  Соловьева «Довлатов на автоответчике» отчетливо перекликается с его  же повестью «Призрак, кусающий себе локти», которая вызвала бурную реакцию  в Америке, хотя была опубликована в  Москве. Главным героем этого произведения является Саша Баламут, в котором  все узнали Довлатова. Сам Владимир Соловьев отрицает такую прямую связь, вплоть до того, что готов уже  и себя самого выдать за прототип главного героя. Но сам же и проговаривается  в повести, в одном из эпизодов называя героя не Сашей, а Сережей. В любом случае нас мало волнуют  эти оговорки или намеки, мы понимаем, что у Соловьева была задача описать  особый тип русского, советского эмигранта, во многом схожий и с Довлатовым, и с Соловьевым, и с Бродским. Для нас важно, что сам Соловьев говорит в кратком предисловии  к своей повести: «Я хочу дать возможность  читателю сравнить вымышленный все-таки персонаж с мемуарно-документальным. Не исключаю, что художественным способом можно достичь большего приближения  к реальности, глубже постичь человеческую трагедию Сергея Довлатова».

Воспоминания Елены Клепиковой о Довлатове разделены на три  части и посвящены описанию трех периодов в жизни писателя — трех его попыток материализовать  себя в печатном слове. Эти попытки  связаны с тремя городами: Ленинград, Таллин и Нью-Йорк. Удачной оказалась  только третья попытка.

Чем хороша документальная литература? В значительной мере тем, что нигде  и никогда более ты не почерпнешь тех уникальных сведений, которые  содержатся в этих книгах, да еще  и из первых рук.

Только очевидец может  нам представить живые картинки и эпизоды из жизни знаменитых людей. Касается это Довлатова, а  также тех, кто волею судеб  был с ним связан. Чего стоит, например, описание поведения Андрея Битова, не менее легендарного, чем Довлатов, Клепикова пишет: «Чемпионом в пробивании своих вещей был Битов. У него была своя отработанная тактика давления на главного редактора. При отказе он изображал кровную, готовую в  слезы, обиду. Стоял надувшись в  редакторском кабинете, смотрел в  пол, поигрывая ключами в кармане  брюк, говорил глухо, отрывисто, горько и неизменно выговаривал аванс, кавказскую командировку и печатный верняк». Все это Клепикова могла  наблюдать, когда в первой половине 1970-х гг. она работала редактором отдела прозы в журнале «Аврора».

А вот и первое появление  Довлатова на пороге редакции «Авроры», когда она ютилась в двух маленьких  комнатках, отведенных в помещении  журнала «Костер»: «Однажды возник на пороге, хватнув дверь настежь, совершенно не литературный на вид  и уж точно тогда без всякого  личного шарма, мастадонтный в зимнем прикиде Сережа Довлатов». Он сразу  же не понравился главному редактору, и из толстой папки Довлатова  «на пробу» не было взято ни одного рассказа. Клепикову же во время  самой первой встречи поразило удивительное остроумие и необыкновенная находчивость Довлатова. Здесь же, в маленькой  каморке, он нарисовал картинку, обыгрывающую названия основных ленинградских журналов: «Течет революционная река «Нева», над ней горит пятиконечная «Звезда», стоит на приколе «Аврора». А на берегу возле Смольного пылает в  экстазе патриотизма «Костер», зажженный  внуками Ильича». Сама Клепикова  описывает литературный быт журнала  так же остроумно, как и Довлатов: «В первые авроровские годы сюда заходили взволнованно и мечтательно Стругацкие, Битов, Вахтин, Валерий Попов, Володин, Рейн, Соснора, Головякин — весь питерский либерально-литературный истеблишмент. Да и московский наведывался».

В одном из ленинградских  разговоров с Еленой Клепиковой Довлатов сформулировал что-то вроде своего писательского манифеста: «Я — писатель-середняк, упирающий на мастерство. Приличный  третий сорт. Массовик-затейник. Неизящный  беллетрист». Клепикова говорит, что  Довлатов изнывал по читателю, массовому, всесоюзному. «Элитного не ценил, не знал, ему не верил».

Следующая попытка Довлатова  прорваться к читателю была связана  с Таллинном. Все-таки это был  Запад, хотя и ближний. На свою вторую, запасную, как он говорил, родину —  Америку, он отступал постепенно, пытаясь  напечататься, прорваться к изобретению  Гутенберга у себя на Родине, в Советском  Союзе. В Таллинне Клепикова застала  уже финал хождений по мукам Сергея Довлатова. Поэт А. Кушнер привел ее в  дом писателя-неудачника и с нескрываемым злорадством показал картину: на полу большой комнаты сидит Довлатов, а перед ним, составленные аккуратно  в шеренги, около 100 бутылок. Клепикова  пришла в ужас. Да, человек существо слабое…

Но вот наконец и  Нью-Йорк, где Довлатова ждали  дебют, триумф, смерть и слава. Теперь он не называет себя «рядовым писателем», он притязает на большее. Клепикова  описывает манеру уже нового Довлатова. «Он был словарный пурист, он сжимал фразу до предельной выразительной  энергетики, был скуп со словами, украшал  их, запугивал… При этом в его  рассказах легко и просторно, как в хорошо начищенной паркетной  зале».

Достаточно много внимания Клепикова, как и Соловьев, уделяет  запутанным, сложным отношениям Довлатова  и Бродского. О них говорится  с юмором, иронично, но с ощутимым оттенком большей симпатии к Довлатову, чем к Бродскому.

Петр Палиевский еще в  работе 1978 г. удивлялся тому, с какой  настойчивостью и в каком количестве проникают документальные данные в  современную литературу, и задавался  вопросом, не являются ли они началом  конца. Он тревожился, «не вытесняет  ли деловая направленность новой, трезвой  цивилизации художественный образ». Понятно, что этого не случится никогда, другое дело, что нынешнее качество художественности, переросшее скорее в антихудожественное явление, мало кого сегодня устраивает. В то же время стоит задуматься о причинах и следствиях этого процесса. Причины  довольно таинственные, а вот следствия  очевидны. Возникает сильное подозрение, что нынешний некоторый упадок в  литературе заставит нас рано или  поздно обратиться к корифеям прошлых  лет. И прочитать или перечитать то, что было написано нашими великими писателями XIX и XX вв., чтобы по достоинству  оценить их вклад не только в отечественную, но и в мировую литературу.

Tags:  

• События 

Project:  

• belsk

Год выпуска: 

2007

Выпуск: 

12