Поэтому в средневековой
литературе преобладают сочинения
дидактически-назидательного характера.
Примером может служить сборник
«Римские деяния», составленный
как пособие для проповедников,
пользовавшийся огромной популярностью
в средние века и эпоху
Возрождения. Каждый из рассказов книги
состоит из двух частей — повествования
и нравоучения. Нравоучения дают символико-аллегорическое
толкование каждому персонажу и каждой
ситуации рассказа, так что они оказываются
обозначающими Бога Отца, Христа, человека,
дьявола, грехи, пути к спасению, Церковь,
Царство Небесное и т.д.
Подобного рода аллегорическое
истолкование событий внешней
и внутренней жизни, сопровождающееся
явным или скрытым поучением,
может быть названо моральным
символизмом. Для философско-теологической
литературы средневековья более характерен
предметный символизм. Он превращает процесс
восприятия любой вещи в религиозно значимый
акт. Его истоки — в сложной многозначной
символике, пронизывающей всю жизнь церкви.
Детали храмовой архитектуры и живописи,
предметы, используемые в богослужении,
действия священнослужителей и молящихся
— все знаменует собой что-либо относящееся
к реальности мира духовного, реальности,
которая не может быть предъявлена, но
на нее указывает и переживанию ее соприсутствия
служит восприятие предмета-символа. Литургический
символизм — одно из проявлений предметного
символизма. Другое выражение предметно-символической
установки сознания — когда каждая вещь
в мире воспринимается как результат творения,
несущий в себе отпечаток божественного
совершенства. Мир в этом случае предстает
как система прозрачных символов, посредством
которых душе, устремленной к Богу, открывается
замысел Творца.
Предметный символизм опирается
на догматику, катафатическое
богословие, на практику церковного
богослужения. Религиозный акт в высшей
своей точке (мистическом единении с Богом)
выводит за пределы всех форм, чувственных
образов и мысленных представлений, но
для ее достижения человеку необходимо
объединить в устремлении к единой цели
все способности — чувственного созерцания,
словесного выражения и мышления. Найти
правильный способ их функционирования,
позволяющий не сбиться с трудного пути,
избежать соблазнов и не впасть в уныние
и отчаяние, одному человеку часто не по
силам. Помочь в этом ему должен совокупный
духовный опыт, накопленный церковью.
Христианская догматика и богословие
задают умопостигаемый образ Небесного
Царства; в молитвенниках собраны словесные
формулы, содействующие процессу богообщения,
иконы дают видимый, чувственно воспринимаемый
образ сверхчувственного мира. Символизм
пронизывает христианское вероучение
и церковные обряды не только потому, что
все видимое, слышимое во время богослужения,
любой текст, в котором излагаются и разъясняются
истины веры, отсылают к другому, горнему
миру, но прежде всего по той причине, что
и умосозерцаемый образ этого мира, складывающийся
на основе чувственных символов, не выражает
сути божественного бытия. Божественное
бытие, по учению апофатического богословия,
в принципе неизреченно. Поэтому умопостигаемые
образы, к которым прибегают с целью выразить
внутрибожественную жизнь или какие-либо
стороны божественного совершенства,
суть сами символы, указывающие на реальность,
находящуюся за пределами сферы образно-рационального
познания. В религиозном символе всегда
ощущается присутствие тайны, которая
не может быть высказана, и символ не пытается
раскрыть эту тайну, он напоминает о ее
существовании. Символическое знание,
которое само формируется с помощью рационально-образных
средств, не претендует на изложение окончательно
постигнутой истины, представляя собой
одну из промежуточных ступеней в продвижении
к мистическому знанию, обретаемому в
экстатическом состоянии и неотделимому
от него. Символическое знание свойственно
душе, пребывающей еще в "этом" мире,
но стремящейся, во-первых, в самих вещах
усмотреть отблеск сакрально-таинственных
образов сверхчувственного мира, во-вторых,
путем постоянного нахождения в мире сакральных
символических образов непрерывно ощущать
наличие иного, невидимого измерения бытия.
Это ощущение является условием успешного
продвижения по пути духовного совершенствования.
Литература:
Столяров А.А. Общая характеристика
христианского символизма./История
философии. Запад-Россия-Восток. Книга
первая. Философия древности и
средневековья.- М.:Греко-латинский
кабинет, 1995 - с.304-307Философский символизм.
Одно из вершинных достижений
философского символизма средневековья
— сочинения выдающегося теолога
и философа XIII в., одного из великих
учителей католической церкви, св.
Бoнавентуры. Органичное сочетание
глубины мысли с яркостью и духовно-эмоциональной
насыщенностью символических образов
позволяют Бонавентуре соединить, казалось
бы, несоединимое: изложение абстрактной
философской концепции, в частности основ
метафизики Аристотеля, с практическим
наставлением в способах достижения мистического
созерцания. По замыслу Бонавентуры, философия,
наука, любое мирское знание, занятие или
искусство могут служить средством для
достижения цели более высокой, чем та,
которую они сами преследуют. Все явления
внешнего и внутреннего мира составляют
своего рода символический язык, на котором
написана книга вселенной; "творение
есть книга, в которой читается созидающая
Троица" [5, р. 386]. Чтение этой книги, подобно
молитве, способно возбудить в душе чувство
благоговейного предстояния Богу в страхе
и восхищении.
Бонавентура выделяет шесть
ступеней, по которым ум продвигается
в познании Бога, шесть возможных
способов символического знания
о нем. Сначала ум должен
усмотреть Бога за данной непосредственному
восприятию картиной мира; величие, красота,
неизменные принципы мироустроения —
это следы Бога в мире. Характеристики
сотворенных вещей являются свидетельствами
могущества, мудрости и благости Бога.
Например, "происхождение вещей — а
все вещи сотворены, отличены друг от друга
и прекрасно устроены трудами шести дней
[творения] — возвещает о божественном
могуществе, сотворившем все из ничего,
о мудрости, придавшей всему ясные отличительные
черты, и о благости, дарующей всему красоту
и совершенство. Величина [мира] вещей
своей необозримостью в длину, ширину
и глубину, неисчерпаемостью силы, распространяющейся
вдаль, вширь и вглубь, чему пример — распространение
света ... явно указывает на безмерность
могущества, мудрости и благости Бога-Троицы,
который, ничем не объемлемый, являет Себя
во всех вещах могуществом, присутствием
и сущностью" [6, I, 14]. Для чистого ума
и сердца всякая вещь во вселенной, любой
ее аспект являет тайну ее Творца. Поэтому,
заключает Бонавентура, "кого не просветляет
сияние сотворенных вещей, тот слеп; кого
не пробуждает их звучный голос, тот глух;
кто не хвалит Бога за все Его деяния, тот
нем; кто не познает Первоначала вещей
по стольким знакам, тот лишен разума"
[6, I, 15].
На второй ступени ум усматривает
следы божественного произволения
в действии самой познавательной способности.
После этого ум-дух обращается внутрь
себя, сначала в своем естественном состоянии
(третья ступень), затем — преображенный
благодатью (четвертая ступень). Пятая
и шестая ступени ведут к непосредственному
умосозерцанию единства Божественного
бытия и троичности Бога. Чувство, которое
стремится вызвать Бонавентура, — это
чувство восхищения или изумления. По
мере прохождения этапов богопознания
чувство изумления нарастает. Его предельной
точкой является состояние, когда человеку
в едином акте созерцания даны бытие Бога
и троичность его, и тут же он видит, как
эти высочайшие, непостижимые для человеческого
ума совершенства соединены с человеческой
плотью, можно сказать, прахом земным,
в человеке Иисусе Христе. В этой высшей
точке восхождения ум целиком сливается
с предметом своего созерцания. "Когда
наш ум во Христе, Сыне Божием ... созерцает
нашу собственную человечность, столь
чудесно возвеличенную и столь несказанно
соединенную с божественным; и когда он
видит одновременно в одном и том же первое
и последнее, высшее и низшее, окружность
и центр, Альфу и Омегу, причиненное и причину,
Творца и творение, т.е. "свиток, исписанный
внутри и снаружи" (Иезек. 2, 10), — тогда
наш ум достигает наконец совершенного
объекта. Здесь, на шестой ступени, как
в шестой день, он достигает с Божией помощью
совершенного просвещения. И нет ничего
большего, нежели этот день покоя, когда,
выходя из себя в экстазе, человеческий
ум оставляет всякое усмотрение, находя
упокоение 'от всех дел, которые делал'
(Быт. 2, 2)" [б, VI, 7].
Достижение человеком этого
состояния безмолвия ума означает
потерю им своей партикулярности.
В этот момент, как свидетельствует
Бонавентура, происходит как бы
отождествление человека с Иисусом
Христом на его земном пути. Человек,
достигший этого, больше не нуждается
в лестнице, по которой он поднимался к
Богу, и он может отбросить ее. Теперь уже
не нужно и созерцание.
"Совершая этот переход, надлежит
оставить все интеллектуальные
операции, всю полноту любви в едином
порыве устремить к Богу и преобразоваться
в Него" [6, VII, 4]. Свои слова Бонавентура
подкрепляет авторитетом Дионисия: „Твердо
держась пути мистических созерцаний,
оставь и чувства, и действия ума, все вещи
видимые и невидимые, все существующее
и несуществующее, и сколь возможно возвратись,
обнаженный от знания, к единению с Тем,
Кто выше всякой сущности и знания. Ибо
только безмерным и абсолютным, из себя
самого и из всего сущего, исступлением
чистого ума, все оставивший и ото всего
отрешенный, ты поднимешься к сверхсущественному
сиянию божественного мрака" [6, VII, 5].
В символическом познании
разум неотделим от веры; он
не имеет собственной, автономной
области и предмета исследования.
В основе акта познания, согласно
Бонавентуре, всегда лежит акт веры.
Без помощи свыше, без откровения, разум
не способен найти путь к истине. Поэтому
Бонавентура отрицает автономию философского
знания. Хотя между философией и теологией
и есть различие, но развести их, обособить
друг от друга нельзя. Истины философии,
познаваемые в "естественном" свете
разума, не имеют внутренней цельности
и завершенности, поскольку они ничего
не говорят о Творце, являющемся Первопричиной
всех вещей, действующем и проявляющемся
в бытии каждой вещи. Цель и назначение
философии, рационального познания в целом
сугубо вспомогательная: быть посредниками
в деле восхождения души к Богу. "В том
плод всех наук, чтобы созидалась вера,
прославлялся Бог, воспитывались нравы"
[7, р. 26].
Литература:
Столяров А.А. Философский
символизм./История философии. Запад-Россия-Восток.
Книга первая. Философия древности и средневековья.-
М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.307-309Рационализм
схоластической философии. Концепции
знания в средневековом платонизме и аристотелизме.
В схоластике методы символической
интерпретации знаний о мире и человеке
разрабатывались в русле определенного
направления средневековой мысли, а именно,
августинизма. Августин стоит у истоков
всех направлений западной средневековой
философии, во многом предопределив и
круг проблем, и понятийный аппарат схоластики.
До XII в. его труды служили одним из главных
источников ознакомления средневековых
мыслителей с философским наследием античности.
В XII в. число сочинений античных авторов,
доступных средневековому читателю, резко
возрастает, что дает право историкам
говорить о расцвете культуры в этот период,
ознаменовавшемся также и фундаментальными
сдвигами внутри схоластической традиции,
как о ренессансе XII в. Усвоение Аристотеля
привело к разделению схоластической
философии на два конкурирующих между
собой направления: христианский платонизм,
или августинизм (Бонавентура, Генрих
Гентский и др.), и христианский аристотелизм
(Альберт Великий, Фома Аквинский и их
последователи, Сигер Брабантский и др.).
Они расходились в решении многих важных
проблем, в том числе и в вопросе о соотношении
веры и разума, о роли рационального познания
в религиозно-духовной жизни человека.
Августинизм предполагает возможность
непосредственного созерцания божественных
идей; даже в ее нынешнем, помраченном
в результате грехопадения состоянии
человеческая душа способна везде и во
всем ощущать и распознавать присутствие
Бога. Душа обладает как бы двойным зрением;
совершая познавательный акт, например,
чувственного восприятия, она одновременно
видит и телесный облик вещи, и ее умопостигаемый
образец. Без божественного просвещения,
позволяющего созерцать "умным оком"
прообраз вещи, предсуществующий в божественном
мышлении, изначально несовершенным отображением
(подобием)-которого является вещь, воспринимаемая
телесными очами, невозможно достичь знания
о вещи. Чувственное восприятие само по
себе создает лишь смутный, неясный образ
вещи и потому не является источником
достоверного познания. Последнее возможно
лишь благодаря усмотрению вечных и неизменных
образцов; непосредственный контакт с
божественным бытием и мышлением позволяет
не только достичь рационального знания
сотворенных вещей, но и непосредственного
созерцания божественной жизни, проявляющейся
и действующей в каждой вещи, т.е. служит
основанием символического знания о Боге.
Средневековый аристотелизм, напротив,
именно в чувственном восприятии
видит исходный пункт и источник
всякого знания. Согласно Фоме
Аквинскому, интеллект не обеспечивает
человека непосредственным знанием
умопостигаемых идей. Душа, будучи
духовной субстанцией, не отделена (в ее
земном существовании) от тела; в этом
отличие человеческой души от других духовных
субстанций — ангелов. Соединяясь с телом,
становясь формой последнего, душа лишается
способности непосредственно созерцать
божественное бытие. Достичь знания о
сущем она может, лишь опираясь на деятельность
органов чувств, с их помощью и при их посредничестве.
В акте чувственного восприятия душа соприкасается
не только с материей вещи, но и с ее формой,
в которой запечатлен образ Идеи, по образцу
которой вещь сотворена(Форма определяет
"чтойность" вещи, её родовую сущность,
т.е. то, что позволяет подвести вещь под
общее понятие: "дом", "дерево"
и т.п.; отдельные вещи потому и обозначаются
одним и тем же понятием, что в них есть
нечто тождественное, а именно, форма.).
Наряду с материальным воздействием объекта
в органах чувств отпечатывается и слепок
его структуры; восприятие объекта предполагает
получение субъектом копии его формы.
Объект воздействует на органы чувств
не только материально, но и посредством
видов, умопостигаемых подобий форм.
Человек в конечном счете
достигает знания божественных
идей, извлекая умопостигаемый образ
объекта из данных чувственного
восприятия. Образы божественных
идей входят в человеческий
разум вратами пяти чувств; поэтому
чувственное восприятие — источник всякого,
в том числе достоверного, знания. Это
не означает, что рациональное знание
представляет собой комбинацию чувственно
воспринимаемых качеств; деятельность
органов чувств сама по себе не порождает
понятия, она даже не поставляет материал
для их образования. Умопостигаемые виды,
на основе которых формируются понятия,
передаются от объекта в процессе чувственного
восприятия; последнее служит как бы каналом,
по которому информация о структуре вещи
поступает к субъекту познания.
И чувственное, и рациональное
познание тем самым выполняют
важную религиозно-просвещающую
и назидательную функцию: они
способствуют познанию совершенных
образцов, в соответствии с которыми
сотворен весь природный мир,
обращая ум от рассмотрения видимых явлений
к их вечным умопостигаемым причинам,
укорененным в божественном мышлении.
Возведение ума к Первопричине бытия совершается
при этом не за счет выхода за пределы
рационального мышления, в результате,
например, превращения понятий в символы
трансцендентной реальности, но путем
использования логических средств, присущих
самому рациональному мышлению. Структура
мира в своей основе рациональна. Мир творился
в соответствии с божественным замыслом,
запечатленным в Идеях. Идеи предопределяют
как форму вещей, так и возможность адекватного
знания о них. Рациональность бытийной
(онтологической) структуры мира обусловлена
посредничеством божественной мысли в
акте творения, сообщающей каждой сотворенной
вещи ее умопостигаемую сущность. Познавая
родовую сущность вещи, мы одновременно
познаем и что она собой представляет,
и причину, почему она такова. Эта причина
не принадлежит самой вещи: "быть домом"
или "быть деревом" означает быть
носителем универсальной формы "дом",
"дерево", которая не может принадлежать
целиком данному конкретному дому или
дереву. Универсальная форма, являющаяся
причиной того, что данная вещь имеет вид
дома или дерева, относится к другому порядку
бытия, чем чувственно воспринимаемые
вещи. Таким образом, рациональное познание
сущности видимых вещей ведет ум к постижению
вещей невидимых — имматериальных субстанций,
к числу которых принадлежат роды и виды.