Экономическое сознание и поведение населения в советский период

Принципы коллективизма, взаимопомощи и взаимовыручки действительно «интериоризовались» многими людьми, проявляясь в том числе и в экономических отношениях. Как отмечает Р. В. Рывкина, «на дне души» советских людей «сохранялась вера в истинность целей коммунистического руководства. Отсюда лояльность, терпимость к его лозунгам и требованиям, готовность выполнять любые распоряжения начальства» (Рывкина 2001: 115).

Иначе обстояло дело с трудовыми ценностями. На этапе военного коммунизма набрали силу идеология и практика принуждения к труду, «трудовая повинность» Это было необходимо для «слома» ценностных представлений о предпринимательском труде, об ответственности человека за собственную жизнь и обеспеченность, о том, что инициатива и личные качества выступают средством успеха.. В то же время идея равенства ложилась на социально-генетически закрепленную в православном менталитете неприязнь к богатству и неравенству. Это неудивительно, если учесть, как уже говорилось, что к 1913 г. население России на 4/5 состояло из крестьян (Миронов 2003: 137), а слой буржуазии, так же, как и интеллигенции, к 1917 г был «слишком тонок».

Относительно  краткий период господства новой  экономической политики (НЭПа)- разбудил дремавшие «рыночные чувства», заставил работать рыночные механизмы, повысив  материальное благосостояние народа, однако в противовес распространенному мнению о прогрессивности НЭПа, мы его таковым однозначно не считаем. Во-первых, общенародная собственность даже и в этот период признавалась высшей формой собственности. Во-вторых, эффективность экономики была обеспечена не за счет рациональной реструктуризации народного хозяйства или внедрения новаций, а за счет исторически привычного экстенсивного использования ресурсов. Несмотря на «капиталистскоподобную» экономику, НЭП не имел под собой той правовой основы, которая необходима для капитализма и может быть охарактеризована как политическая демократия, был оторван от культурной основы эволюции, следовательно, общество развивалось, не имея адекватной социальной почвы, в том числе среднего класса. Не исключено, что если бы на момент февральской буржуазной революции средний класс в России был более масштабен, развитие пошло бы по другому пути. НЭП оказался таким периодом развития, где «экономическое», притом в его «передернутом» виде развивалось в ущерб «социальному» (НЭП, хотя и привел к невиданным темпам экономического роста, но использовал до предела все возможные при данной структуре производства ресурсы, не изменив саму структуру, которая была и осталась тормозом для эффективности экономики),. Свою роль сыграла и кратковременность периода, не закрепившая рыночные ценности и отношения. Ценности, воспитанные (или воспринятые у Запада) российской культурой или православной религией, оказались не только не принятыми новой властью, но и преследуемыми ею, так же, как и ценности «буржуазной» экономики (богатство, экономическая независимость), постепенно воспринимаемые дореволюционным населением России.

В период индустриализации принципиально не ставилась «человеческая» цель, т. е. удовлетворение потребностей людей, хотя из пропагандистских соображений объявлялась этапом, необходимым для этого. Более того, сам способ индустриализации в ее сталинском варианте (а других фактически и не было) предусматривал  частной¾уничтожение того социально- прогрессивного, что было в НЭПе  собственности, товарно-денежных и рыночных отношений, налоговой системы, внедряя распределительный и командный методы управления народным хозяйством.

Общенародная  собственность не стимулировала  заинтересованность в результатах  труда. Если собственником стало общество (а фактически государство), то оно обязательно должно найти того, кому можно передать, делегировать право пользования и распоряжения, так как, во-первых, оно существует не само по себе, а только в лице своих представителей; во-вторых, эти последние, хотя теоретически и могут пользоваться и распоряжаться, но практически это возможно по отношению только к ограниченному числу объектов собственности и в ограниченной степени. Происходит разрыв в функциях  партия и¾ предприятие, распоряжаются ¾собственности: пользуется   государство. Таким образом, в полной мере¾министерство, владеет  заинтересовано в сохранении и приумножении собственности только государство, не существующее как таковое, а лишь имеющее своих представителей в лице органов власти, институтов и их работников. Следовательно, никто из представителей власти, не будучи индивидуальным собственником средств производства, не имеет и личной заинтересованности в ее целостности, сохранности и развитии. Они имеют должностные обязательства, которые могут и не совпадать с личной заинтересованностью.

Качество их деятельности определяется не их экономической  заинтересованностью, а их личностными  качествами (деловыми достоинствами  и личной порядочностью и теми критериями (правилами игры), которые установлены для оценки их деятельности. В качестве таких критериев в социалистической системе хозяйствования и управления были приняты показатели не удовлетворенности потребителя (товарами, услугами, качеством управления), а выпуска тех или иных товаров или принятия тех ¾или иных решений, определяющих плановые показатели выпуска продукции  товаров и услуг, независимо от того, находят ли они потребителя и удовлетворен ли он их качеством. Потребности же населения определялись на основе неких усредненных и далеко не всегда научно обоснованных нормативов, определяемых «сверху», централизованно, и создающих жесткие рамки ограничения потребностей. Таким образом, уже в самой идеологии социалистического способа хозяйствования изначально заложена неизбежность дефицита производимых товаров и услуг именно вследствие разрыва спроса и предложения.

Поскольку планово-административная система экономики была ориентирована  не на удовлетворение потребностей в  товарах и услугах, а на выполнение плана, и заработная плата не зависела от прилагаемых усилий, разделяемой социальной нормой выступала ответственность не за качество, производительность и своевременность изготовления продукции, а за выполнение плана. В этих условиях требовались новая мотивация к добровольному труду. Она во многом успешно обеспечивалась благодаря применению таких социотехнологий, как социалистическое соревнование. 
 
Безраздельное господство идеологии общенародной собственности способствовало воспитанию (или поддержанию) у хозяйственной элиты и населения веры в ее результативность; неприятию частной собственности и вытекающему отсюда отсутствию хозяйственной (а тем более предпринимательской) активности; терпимости к дефицитам; заниженным жизненным потребностям. Образ государства и власти как высшей и всезнающей инстанции способствовал распространению социального иждивенчества, несформированности стремления к самоуправлению.

С конца 1950-х  годов началась еще большая активизация  реформ. С этого момента можно  говорить о процессе сближения нормативной  культуры и реальной политики социальных и экономических реформ, которые тем не менее продолжали сменяться периодами смены направленности реформирования экономики. В этот период проявились принципиально иные особенности модернизации, в качестве которых В. Т. Рязанов прозорливо отмечает впервые проявившийся в советское время отход от военно-мобилизационного типа развития производства и создание нового социального механизма, фактически реализовывавшего идеи, ценности и возможные преимущества, изначально заложенные в обоснование идеологии социализма. Заметим, что подобная конструктивная мысль нечасто встречается в литературе, видимо, по причине «незамечаемости» циклического характера развития – смены реформ контрреформами. Сравнивая этот период с позднеиндустриальной, в его терминологии, модернизацией капиталистических стран, В. Т. Рязанов обращает внимание на их сходство и доказывает на основе сравнительного анализа благосостояния населения СССР того времени и «семерки» западных стран следующий тезис: «Продолжая такой путь, экономика СССР при благоприятном стечении обстоятельств могла подойти к аналогу позднеиндустриального типа общества, но с большей социальной окраской» (Рязанов 1998: 124).

В мировом масштабе происходил переход развитых капиталистических  стран от классического (раннего) капитализма  к его позднеиндустриальному, модернизированному варианту вследствие осознания нежизнеспособности первого, подверженности его экономическим кризисам и социальным потрясениям из-за отказа от регулирования. Это практически видоизменило классический капитализм; его новый вариант по своим существенным характеристикам соответствовал установкам социал-демократических партий,  остались неизменными¾ частная собственность и рынок ¾хотя его основы  (там же: 123). Капитализм того времени, пройдя через катаклизмы, сформировал свою экономическую систему на новых принципах – технико-технологических и организационных инновациях, усилении роли государства, выстраивании партнерских международных и внутристрановых отношений, во многом переняв опыт социальной политики социалистических стран. При этих обстоятельствах успешность развития СССР во многом зависела от учета общемировой траектории развития. Однако вполне благополучный на первый взгляд этап внес существенный вклад в усиление противоречий, заложенных общенародной собственностью на средства производства. Не была «осознана опасность конкуренции с новым, социально ориентированным, капитализмом и не внесены инновационные изменения не только в экономические основы общественного устройства (что изменило бы характер социализма), но даже и в нормативную экономическую культуру, что создало бы дополнительные преимущества в конкуренции. Основным социальным противоречием советского общества этих лет, как уже отмечалось, выступало противоречие между индустриальной технологической основой производства и административно-командным характером государственной экономики. Государство, сыгравшее столь положительную роль в мобилизационной стратегии модернизации, стало причиной сдерживания инициативности, свободы и трудовой мотивации экономического поведения, необходимой для перехода к информационному обществу.

 Экономическая культура хозяйственной элиты во все периоды советской власти формировалась и поддерживалась государственной системой. Базовой опорой здесь было воспитание, образование, коммунистическая идеология, пронизывающая все общественные институты, и своего рода «коммунистическая социализация», поскольку назначения директорами удостаивались только члены партии. Вот где в полную меру работал известный афоризм «положение обязывает». Жесткая обратная связь основывалась на партийных санкциях (в довоенное время - на репрессивных мерах за невыполнение обязательств) и страхе, заставляла большинство директоров «подтасовывать» показатели, поступающие «наверх», что делало подлог общепринятой экономической нормой. Работа директоров контролировалась и непосредственно на предприятиях.  парторг. Он и¾Практически на каждом из них был «второй руководитель»  директор занимали свои ступеньки на иерархической лестнице распределения власти в обществе. Предприятия, с одной стороны, играли важную роль в обществе как звено в системе политической власти, а также экономической и  место этого звена в цепочке было¾социальной политики. С другой  последним.

Взаимодействие  ряда факторов», как нередко уже  бывало в России, приобрело неблагоприятный  характер к моменту «великого  перелома», образно названного В. Селюниным (1988: 177) «переломом станового хребта народа. К этим факторам относятся:

а) сравнительно высокий уровень развития экономики;

б) хорошо развитый организационно, но деморализованный бюрократический аппарат управления, представители которого по своим  ценностям были типичным люмпенским классом, рвущимся к экономической и политической власти;

в) разобщенная  и в значительной мере люмпенизированная  структура населения, основу которой  составляло крестьянство, остававшееся «в массе своей добуржуазным (патриархальным и мелкотоварным), с уровнем потребностей и хозяйственной энергии, недостаточными для товарно-рыночной экономики» (Клямкин 1987: 151) и деклассированный пролетариат;

г) тонкий слой «новой интеллигенции», в основном, выходцев из пролетариата и крестьянства, технократизированных и имеющих низкую гуманитарную культуру;

д) географический фактор, способствующий экстенсивному  ведению хозяйства (огромные запасы сырьевых ресурсов, неосвоенной земли).

Вера в непогрешимость партийного руководства, социальное иждивенчество и социальная безответственность населения к тому времени стали настолько велики, а «железный занавес» настолько прочен, что партийная номенклатура ради осуществления своих целей получила возможность перейти от жестко директивных методов к репрессивным, связав их с экономическими. Нужен был только толчок. Пусковым моментом года «великого перелома» стали заниженные закупочные  сокращение не¾цены на зерно, что вызвало естественную реакцию крестьян  только продажи зерна, но и его производства. Тогда было решено обеспечить государственные заготовки методами принуждения (Шмелев 1987: 144). Политико-экономический и социокультурный смысл «перелома» заключался в возвращении от европейской модели развития, переход к которой наметился в России в начале ХХ в. и в экономическом отношении продолжался в период НЭПа, к «восточной деспотии», к «азиатской» модели развития.

Теперь затронем один очень важный вопрос: из каких  слоев населения в советское  время рекрутировались представители  хозяйственной элиты, зачастую обычные работники, «сделавшие карьеру». Наиболее высокообразованные и культурные социальные слои значительно «поредели» в первые годы советской власти (эмиграция, коллективизация,  номенклатура (политические¾экспроприация), зато появилась новая группа  и социальные наследники дореволюционного чиновничества). Перепись 1920 года выявила вдвое уменьшенную численность промышленных рабочих (с 3, 5 млн до 1,7 млн). Социальная структура в целом за первые 10 лет советской власти существенно изменилась. Рабочий класс пополнялся выходцами из деревни, многие из которых были неграмотными, а по социальному мировосприятию становились маргиналами. Они еще не приобрели городской культуры и ценностей, свойственных рабочему классу, осознающему свои классовые интересы, не привыкли к городскому образу жизни, но уже оторвались от крестьянской культуры и экономической жизни.

Уничтожение интеллигенции, в первую очередь представителей религиозных конфессий, духовной культуры в широком смысле слова, меняло ориентиры  социального развития с их общечеловеческими ценностями. Это было особенно губительно для России, где слой интеллигенции был «слишком тонок», класс рабочих не сумел сформироваться в том виде, в каком он существовал в странах Западной Европы, а крестьянство, имея свою этически значимую и во многом «космоцентристскую» культуру, тем не менее не было достаточно развито для осознания гражданских и национальных идеалов и целей развития и фактически могло существовать либо в своей сложившейся жизни, либо «направляемое» более прогрессивными слоями. Уничтожение интеллигенции, естественно, затронуло и ученых-экономистов, которые могли бы компетентно прогнозировать пути экономического развития. Однако те из них, кто остался в России и пытался сказать свое слово (А. Н. Вознесенский, Н. Д. Кондратьев, А. В. Чаянов), были репрессированы, а их идеи отвергнуты.

В послевоенные годы основная экономическая цель оставалась прежней  создание индустриального  общества с высокой обороноспособностью. Этим определялась и макроэкономическая политика. По-прежнему оставались без внимания вопросы реструктуризации экономики. В то время как экономика развитых западных стран стремилась к переводу всех отраслей на технику и технологию пятого технологического уклада, в СССР на этом уровне работали только оборонные отрасли, остальные же оставались на четвертом и даже третьем уровне. Экономия на восстановлении морально устаревшей техники, работа по принципу «ничего не выбрасывать» оказалась стратегически нерациональной.