А.А. Любимцев как творческая личность

 

 

ТЕХНОЛОГИЯ РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМ

Смерть сына он переживал  долгие годы. Он держался за жесткий  распорядок жизни, как лыжник на воде за трос катера. Стоило отпустить, потерять скорость — и он ушел бы под воду. Были периоды такого отчаяния и тоски, когда он заполнял дневник механически, механически препарировал насекомых, машинально писал этикетки. Наука  теряла смысл; его мучило одиночество, никто не разделял его идей, он знал, что окажется прав, но для этого  нужно было много времени, надо было пройти в одиночку зону пустыни, и  не хватало сил.

Он мог подчинить себе Время, но не обстоятельства. Он был  всего-навсего человек, и все отвлекало  его — страсти, любовь, неудачи, даже счастье — и то относило его  в сторону.

Самооценки Любищева позволяют  выяснить некоторые его нравственные критерии, может быть, наиболее существенное в этом характере. Потому что, когда  сталкиваются наука и нравственность, меня прежде всего интересует нравственность. Не только меня. Пожалуй, большинству людей душевный облик Ивана Петровича Павлова, Дмитрия Ивановича Менделеева, Нильса Бора важнее деталей их научных достижений. Пусть противопоставление условно — я согласен на любые условности, чтобы подчеркнуть эту мысль. Чем выше научный престиж, тем интереснее нравственный уровень ученого.

Научная работа Игоря Курчатова  и Роберта Оппенгеймера, вероятно, сравнима, но людей всегда будет  привлекать загадка Курчатова, понимал  ли он, что он делает, оправдано ли было создание советской бомбы, и  они будут задумываться над мучительной  трагедией Оппенгеймера. Среди высших созданий человека наиболее привлекательные  — нравственные ценности. С годами ученики без сожаления меняют себе наставников, мастеров, ученых, меняют шефов, меняют любимых художников, писателей, но тому, кому посчастливится встретить  человека чистого, душевно красивого  — из тех, к кому прилепляешься  сердцем, — ему нечего менять: человек  не может перерасти доброту или  душевность.

Он обладал высокой «инцидентоспособностью». Он не умел уклоняться от неприятностей, от опасных споров, от скользких мест, и если падал, то разбивался…

 

 

 

 

ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ

Любищев изучал экономическое  значение насекомых-вредителей. Подойдя  к этому математически, Любищев  пришел к заключению, несколько ошеломившему всех, — что ущерб, наносимый насекомыми, во многом преувеличивается. На самом  деле эффективность их действий значительно  ниже, чем ее тогда принимали. Поехав на Полтавщину, он обследовал участки, которые числились как пораженные луговым мотыльком. Поля выглядели  странно: свеклы не видно, всюду растет лебеда. Раздвигая заросли лебеды, Любищев обнаружил угнетенные, но совершенно здоровые побеги свеклы. Ему  стало ясно, что мотылек тут  ни при чем. Руководители колхоза  оправдывались тем, что мотылек  был и обязательно съел бы свеклу, но поля опрыскали и спасли. Любищев  возражать не мог, поскольку следов мотылька не осталось. Однако на следующий  день он наткнулся на приусадебный участок сахарной свеклы и поразился  великолепным видом: растения мощные, никаких признаков повреждений. Все разъяснилось, как водится, очень  просто: хозяин добросовестно ухаживал за своим участком. В конце концов председатель и агроном признались, что колхозники работать на поля не выходили — свекла заросла, и луговой мотылек здесь ни при чем.

Обследование Северной Украины  показало Любищеву, что и в других районах луговой мотылек практически  вреда не приносил. Имелись сигналы  с Северного Кавказа. Любищев  ездил и тщательно осматривал поля, на которые ссылались районные руководители. Нигде не было прямых результатов повреждений. Сведения оказывались, мягко говоря, преувеличенными, вред — сомнительным.

Считалось, что вредители, особенно на зерновых, приносят ущерб  не менее десяти процентов. Любищев  не мог согласиться с этой цифрой. Результаты его поездок, а также  изучения данных США заставляли его  снизить этот процент до двух, о  чем он и пишет в докладной  записке. Затем он доказал, что шведская мушка, на которую ссылались, не всегда снижает урожай пшеницы и ячменя. Три года Любищев перепроверял свои наблюдения, затем выступил в печати. Ему пришлось сделать логический вывод, что деятельность отдела борьбы с сельскохозяйственными вредителями  раздувается и, по чести говоря, отдел  в том виде, в каком он был, —  не нужен.

Какое, спрашивается, дело было Любищеву, нужно или не нужно данное учреждение? Не его это была забота. Ну, хорошо, допустим, доказал он, что  вред лугового мотылька преувеличен, доложил, — ну и все, хватит, долг ученого  выполнил… Неужели не понимал, что слишком много разных людей заинтересовано в существовании этого отдела и в том, чтобы все эти мушки, мотыльки, пильщики числились опасной силой — иногда и колхозам было удобно и еще кой-кому…

Может, и понимал. В долгих скитаниях своих по селам и  деревням навидался нерадивых хозяев, ищущих, на что бы сослаться. Наверняка  понимал, поскольку приготовился к борьбе, вооружился новыми методами вариационной статистики, уточняя роль сельскохозяйственной энтомологии. Теперь, с цифрами, по всем правилам — любой может убедиться — он доказывал, как безграмотно производился у нас количественный учет экономического вреда от насекомых.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВЫВОД

Выполнил ли Любищев намеченную программу? Природа дала ему (или  он взял у нее?) для этого все  — способности, долгую жизнь; он создал Систему, он, пусть с уклонениями, постоянно следовал ей, используя  и время, и силы…

Увы, он не выполнил намеченного. Под конец жизни он понял, что цели своей не достиг и не достигнет. Пользуясь своей Системой, он мог точно установить, насколько он не дойдет до когда-то поставленной цели. Ему исполнилось семьдесят два года, когда он решил сосредоточить силы на книге «Линии Демокрита и Платона». Он рассчитал, что она займет лет семь-восемь и будет последним его трудом. Как всякий последний труд, он станет главным трудом, в котором предстоит разобрать общебиологические представления.

По ходу работы центральная  часть стала обрастать общефилософскими размышлениями, гуманитарными дисциплинами — и не случайно, потому что речь должна была идти о единстве человеческого  познания.

а несколько лет он дошел  до Коперника. Стало ясно, что вряд ли он успеет охватить биологические  науки. Намеченные исследования по конкретной систематике тоже сорвались. С 1925 года он всячески сужал свои занятия насекомыми. От рода Анион отказался, оставил  земляных блошек — и тех пришлось сократить. К 1970 году он решил задачи надежного определения самок  всего шести мелких видов Халтика. Как много было задумано и как мало сделано! Сорок пять лет работы над этими блошками — и такой ничтожный итог.

Его друг Борис Уваров, который  начинал вместе с ним, за эти годы из двух тысяч видов африканских  саранчовых описал около пятисот  новых видов. Всю жизнь Уваров занимался только саранчовыми и стал первым в мире специалистом, организовал борьбу с саранчой в Африке во время второй мировой войны, за что получил ордена от Англии, Бельгии, Франции. Правда, Уваров ставил себе иные задачи, но все же…

А когда-то Любищеву мечталось  связать работу по блошкам с общетеоретическими проблемами. Не успел. Так что и  здесь его постигла неудача. Конечно, работа по вредителям дала результат, и по энтомологии, попутно, некоторые  обобщения удалось получить (и  не такие малые, как выясняется теперь); например, о том, что иерархическая  система не универсальна.

Это касалось не только биологии. Его работами заинтересовались математики, философы, кибернетики. Можно найти  немало утешений. Но задуманного сделать  не удалось. То, ради чего он отдалил  свою Систему, которая стала системой жизни, — этого сделать не удалось. Не повезло. Несчастливый он был человек.

…Он один из тех людей, кто  сумел выйти за пределы своих  возможностей. Здоровья не Бог весть  какого крепкого, он, благодаря принятому  режиму, прожил долгую и в общем-то здоровую жизнь. Он сумел в самых сложных ситуациях оставаться верным своей специальности, ему почти всегда удавалось заниматься тем, чем он хотел, тем, что ему нравилось. Не правда ли, счастливый человек?

В чем же тут счастье? Программа, которую он разработал, вычислил, распланировал, — завалилась. Ни один из ее пунктов  не выполнен так, как хотелось. Большая  часть написанного не была напечатана при его жизни. Самое обидное, что поставленная цель оказалась самой что ни на есть насущной, она не разочаровала — наоборот, он своими работами приблизился к ней настолько, чтобы увидеть, как она прекрасна, значительна. И достижима. Он ясно видел это теперь, когда срок его жизни кончался. Ему не хватало немногого — еще одной жизни. Было горько сознавать, что он просчитался и все было напрасно. Несчастье — как иначе это назвать? — несчастливый человек!

…У него было все, чтобы  прославиться: воля, воображение, память, признание и прочие качества в  нужных пропорциях. Это очень важно  — пропорции; можно сказать, весь фокус — в пропорциях. Небольшой  перебор или нехватка — и все  насмарку. Я знал физика, который  должен был совершить по крайней мере три крупнейших открытия — и всякий раз он перепроверял себя еще и еще, пока его не обгоняли другие. Его губила требовательность к себе — слишком он боялся ошибиться. Ему не хватало нахальства, или беззаботности, или еще чего-то. Тут мало соображать, тут нужен еще и характер.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Даниил Гранин «Эта странная жизнь»

2013