Серебряный век

 «Соловьиным садом» А. Блок спорил с самим собой, собственными мечтами о возможностях полного  духовною освобождения человека в труде  и любви, творчестве. Однако написанная 1914-1915 гг. поэма не стало в блоковском движении окончательной точкой, хотя ни последующими своими произведениями, ни последующей судьбой опровергнуть ее поэт так и не сумел. Наделенный необыкновенным чувством пути, Блок искал и развивался постоянно. И если в раздумьях о противоречивой человеческой природе, мучивших его с юности, художник пришел, в конце концов, к трагическому тупику, то надежды на преображение личности в национальной, народной стихии держались в его сознании куда более стойко.

 По убеждению  Блока, «гений прежде всего - народен» и собственная его гениальность во многом определяется именно этим. «Блок - национальный поэт <...> единственно  русский поэт среди всех модернистов», - признавал даже А. Белый, несмотря на очень сложное свое отношение к зрелым произведениям бывшего единомышленника. В самые отчаянные времена блоковские надежды неизменно связывались с родиной; «Ничто не погибло, все поправимо, потому что не погибла она и не погибли мы»:

И невозможное  возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснет  в дали дорожной Мгновенный взор из-под платка, Когда звенит тоской острожной

Глухая песня  ямщика!..

Исследователи давно  заметили, что народ и Россия для  А. Блока - явления не столько социальные, сколько духовные. Наряду с природой они в первую очередь выражают стихийные основы бытия. С середины 900-х гг. в творчестве поэта утверждается «новый универсальный «символ-категория» - стихия (пришедший на смену Душе Миро)». Именно в ней, стихии, находит художник музыкальную сущность жизни. И видимо, поэтому столь обобщен образ родины во многих его стихотворениях, в особенности достаточно ранних (вспомним «Русь» с ее дремотной таинственностью). Но постепенно родина все чаше открывается взору автора через конкретные картины и отдельные судьбы («Россия», «Осенний день». «На железной дороге», «Петроградское небо мутилось дождем...»). Образ усложняется и, конечно, становится противоречивым: родина не только противостоит «страшному миру», но и неотъемлемо от него («Ты стоишь под метелицей дикой, Роковая, родная страна»). Подобно героине любовной лирики, она у Блока многолика; это и сказка («Русь»), и мерзость («Грешить бесстыдно, непробудно...»), она трогательна даже в нищете («Россия»), и она пугает и отчуждается. утрачивая собственное лицо («Новая Америка»).

Социальность в  облике неравенства, убогости и. наоборот, цивилизации уже точит веру изнутри, но пока еще не способна ее опрокинуть, поскольку поэта поддерживает чувство  пути. Это вера в будущее России, особое ее предназначение («На поле Куликовом»). Беспутье равно беспамятству, а беспамятство закрывает все пути («Рожденные в года глухие...»). Но блоковский историзм не снимает противоречий, скорее углубляет их. Он трагедиен, потому что связан с обостренным восприятием современности, насыщенной столкновениями непримиримыми и предвещавшей «Неслыханные перемены, Невиданные мятежи...».

Не будем забывать и того, что историзм в творчестве поэта личностный по преимуществу. По словам П. Громова, «лирический персонаж берет на себя историческую ответственность за все совершающееся сегодня, поскольку в этом утверждает его опыт истории. Блок «раскручивает» ступенчатый вал истории, зафиксировавшей себя в культуре, для того, чтобы современность предстала как этап истории. Давит на лирического героя и груз исторического наследства, угнетает его и драма фатального неслияния с народной стихией (стихотворение «Барка жизни встало.,.»). Возникает тема возмездия, готовность жертвовать собой. Растет чувство вины и исчерпанности старой культуры, признание превосходства и правоты молодых и здоровых, как казалось тогда поэту, социальных сил: «Будем готовы встретить эту юность. Она разрешит наши противоречия, она снимет груз с усталых плеч, окрылит или погубит». Вера в народную, молодую Россию, таким образом только укреплялась.

Зародившаяся во время  первой русской революции, она достигает  своего пика в 1918—1919 гг. Открывается  еще один, особенно вдохновлявший  в тот момент поэта, лик родины; «Россия - буря». И эту бурю, как  прежде стужу, он тоже «встречает грудью»; «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию». Познав в эпоху безвременья „жажду святынь, которых нет», А. Блок тем решительнее бросается в водоворот событий, надеясь найти новые святыни именно там. После долгого поэтическою безмолвия он вновь лихорадочно пишет, стремительно создает в метельной январской стихии 1918 г. поэму «Двенадцать» и большое стихотворение «Скифы».

Примерно с 1903 г. символизм  сложно сочетается в творчестве А. Блока с пафосом современности. Проявления такого неочевидного союза выглядели по-разному. Блок всегда помнил не только о нераздельности, но и о «неслиянностн искусства, жизни и политики», однако в самые ответственные моменты истории политика проникала в стихи явно. поскольку она окрашивала тогда собой стихию. Так было в произведениях 1905 г. («Митинг», «Вися над городом всемирным...», «Сытые»), местами перекликающихся с прямолинейной пролетарской поэзией, так случилось и в 1918 г.

Вот о чем говорил  сам поэт; «Те. кто видит в «Двенадцати» политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой, — будь они враги или друзья моей поэмы. Было бы неправдой вместе с тем отрицать всякое отношение «Двенадцати» к политике». В самом деле. его поэзия не знала еще такого опрощения: частушки и лозунги входят в текст едва обработанными.

И все-таки вело Блока  прежде всего не политика, а стихия: «... в январе 1918 года я в последний  раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией». Однако куда она влекла поэта теперь? Ему казалось, что стихия революции обновляющая, созидательная, а она оказалась по преимуществу разрушительной. И это проявилось не только потом и в социальной жизни, но и в блоковских поэтических произведениях, а также в его статьях, написанных в 1918 г. 

      Блока всегда отличало максималистское, бескомпромиссна отношение к жизни. В годы революции оно сказалось с удесятеренной силой и верой; «Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни; все или ничего; ждать нежданного; верить не в «то, чего нет на свете», а в то, что должно быть но свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она - прекрасна». Ему претил унылый демократизм буржуазных правовых уложений - ему потребна была демократия возвышающая, поэтическая. «Так жить нельзя», - убежденно считал Блок, обрушиваясь на конкретные явления дореволюционной действительности, но задевая при этом и коренные основы мироустройства.

По мнению поэта, цивилизация  привела к утрате цельности во всех областях жизни и восстановить ее способен только революционный, полный энергии народ. Изначальная для  Блока идея жизнетворчества преобразуется  в 1918-1919 гг. в мысль о необходимости выстраивать действительность по программам должного, в надежду на возрождение культуры силами варварской массы - истинных хранителей духа музыки, в ницшеонско-вагнеровскую концепцию «человека-артиста»: «Я утверждаю наконец, что исход борьбы решен и что движение гуманной цивилизации сменилось новым движением, которое также родилось из духа музыки; теперь оно представляет из себя бурный поток, в котором несутся щепы цивилизации; однако в этом движении уже намечается новая роль личности, новая человеческая порода; цель движения - уже не этический, не политический, не гуманный человек, а человек- артист; он. и только он, будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь. в которую неудержимо устремилось человечество».

Свою трагическую судьбу поэт всегда встречал мужественно - /^неизбежность и возмездие (вспомним стихотворение «О, весна без конца и без краю...» и статью «Народ и интеллигенция», в которой сказано; «Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройки, на верную гибель»). Александр Блок давно полагал: подлинное искусства стихийно и, наоборот, только в стихии скрыты животворящие ключ» культуры. Однако его надеждам на то, что подобное обновление произойдет в ходе Октябрьской революции, сбыться было не суждено. Стихия поглотила культуру или приспособила ее «к воскрешению грозного духа Катилины», в результате жертва, которую в собственном лице готов был принести массам старый гуманизм, оказалась бессмысленной; крушение интеллигенции, трагедия личная обернулась трагедией общей, лишенной к тому же духа музыки. Ядовитые плоды созрели очень скоро; уже в начале 30-х гг. Михаил Пришвин разглядел, что из народного анархиста «выходит не скиария анархическая, а военный социализм <...> не Блок, а Сталин».

Горькие предчувствия подобного исхода все более смущали в последние годы и автора «Двенадцати». Еще одна утопия рушилась прямо на его глазах (С. Лесневского (Книжное обозрение.- 1990. - 23 ноября). Последний пишет:!«Блок видел рост насилия, нравственное перерождение, когда революция перестает быть живым обновлением и становится деспотизмом, террором, бесчеловечностью <...> Постепенно Блок осознавал, что в результате революции каким-то роковым образом возникло нечто более страшное, чем то, что он именовал «страшным миром». Поэт все глубже понимал: произошло не то, что было «задумано»' И тот же Лесневский подчеркивает, что в конце жизни Блок настойчиво говорит о «необходимости  спасать традиционные нравственные, духовные ценности «старого гуманизма». высокие образцы национальной культуры.

Вот отчего в последнем  своем стихотворении («Пушкинскому дому») и в одном из последних  публичных выступлений («О назначении поэта») он обращается к А, Пушкину. Именно эти произведения, а отнюдь не «Двенадцать» и «Крушение гуманизма» стали действительным завещанием Александра Блока. Кажется, еще совсем недавно он сочувственно цитировал Ибсена; «Единственное, что д ценю в свободе, это борьбу за нее; обладание же ею меня не интересует», теперь Блока привлекает не индивидуальная или политическая, а тайная, изначальная свобода. И здесь же, в речи, посвященной годовщине смерти Пушкина, подводя черту под своими многолетними раздумьями, он говорит о трагической роли поэта, сына гармонии. Она трагична и в силу одинаковой любви его к искусству и к жизни, она трагична и от неотвязного предчувствия катастроф в тот момент, когда «современники обыкновенно грозы не ждут».

Как и Пушкина, Блока  «тоже убила вовсе не пуля Дантеса. — не только дистрофия — «Его убило отсутствие воздуха». И это  лишь подчеркнуло трагическое единство творческого пути поэта, хотя его развитие было и многосложным, и извилистым. Раньше в полном согласии со схемами соцреализма оно выстраивалось по восходящей («От символизма к реализму, От пессимизма к оптимизму...» - как было ехидно помечено в старой студенческой эпиграмме). Однако сближение с действительностью никогда не исключало у Блока «символического восприятия реального события» (В. М. Жирмунский). Точно так же и постоянная склонность к мифотворчеству сопровождалась неискоренимым трагизмом мировосприятия.

Биографически Александр  Блок захватил только пролог и завязку  исторического действия в новом  столетии, но предчувствовал и предсказал его поэт едва ли не целиком. И если для поэзии XIX в. он - «копнцы и  начала», то для поэзии века XX - «начала и концы». «В переходные, ночные эпохи, как наша» (это его слово, но разве не подпишемся под ними мы?), тревожное и стоическое блоковское творчество снова становится современным и пророческим. Оно глубоко родственно нам, к сожалению, ибо 90 лет спустя мы все еще не отодвинулись от края пропасти, но и к счастью, потому что оно дарит надежду на возможность невозможного- преображение стихии через культуру. 
 
 
 
 
 
 
 

 Заключение.

Реальная жизнь  изображается как безобразная, злая скучная и бессмысленная. Творчество Б., как бы разноречиво, разнозвучно оно ни казалось нам в своих отдельных частях, на самом деле обладает глубоким внутренним единством, представляет из себя замкнутый цельный организм. Теза творчества Б. - усадебно-дворянская культура, создавшая первый его период, период "Стихов о Прекрасной Даме". Антитеза - глубоко враждебный классовой сущности Б., но чарующий, прельстительный буржуазно-капиталистический город с его туманами, Незнакомками, огнями ресторанов. Соблазнившийся городом, покинувший ради него свой "белый дом", Б. вскоре начинает ощущать себя бездомным, затерянным, одиноким. Борьба Б. со вскормленным городом "модернизмом", "декадентством", Брюсовым - борьба с пленившей, но чуждой, больше того: ненавистной, буржуазно-городской культурой. Возврат в "белый дом", в лоно "окончательно сгнившей" дворянской культуры для поэта немыслим. Возникает неизбежная тяга к народу-исцелителю. Образ Прекрасной Дамы возвращается к поэту в образе новой возлюбленной - Руси ("Русь моя, жена моя" и т. д.). Причем образ Руси - не простое повторение первоначального образа, а синтетическое его развитие: в России Б. не только светлое, ясное, но и "темное", "дикое", "цыганское". Принятие Б. революции, Октября - закономерное развитие и вместе апогей его народничества. Однако развивавшаяся по своим собственным законам революция естественно не могла ответить тем чаяниям и требованиям, к-рые предъявлял к ней классово-чуждый ей поэт-романтик. Б. неизбежно "разочаровывается" в революции. Разочарование в революции, значит в народе, было для Б. крушением всего его жизненного пути. Круг оказался пройденным до конца: творчески Б. умер за три года до своей физической смерти. Драма Б. - социальная драма последнего поэта-дворянина, родившегося в эпоху окончательной гибели русского дворянства.