Миф - формы познания мира

1. Миф – первая форма познания мира.

Одна из первых исторически  форм познания – это игровое познание, как очень важный элемент деятельности. В ходе игры, как ребенок, так и  человек в колыбели своего развития осуществляет активную познавательную деятельность, приобретает большой объем новых знаний, ощущений, впитывает в себя многообразие окружающего мира.

Для ребенка сравнительно недавно появившегося на свет, так  и для человечества не существует еще разделения мира, что может  увидеть ребенок открывший глаза , так это единый не делимый, в смысле без различия на составляющие, мир. И для него этот мир будет восприниматься как внешний, который заключает в себе все многообразие не проявленных качеств, сил, что отождествляется в мифологии как Всесильный Творец этого мира, и неудивительно, что у разных народов мира мифы так похожи, порою кажется, что один это отображение другого. Это уже дальше в меру развития, в процессе игры происходит раскрытие, проявление и осознание сил и свойств мира, начинается деление его на отдельных богов. Если , к примеру скажем, для утенка вылупившегося из яйца, мир представляется цельным как яйцо ,то есть сферой, в которой этот Всесильный ни как не проявлен, то первый различаемый им объект, он воспринимает как своего родителя. Так же и в мифологии увидели, определили определенную силу, так сразу же и почитают ее как свое божество, и называют отцом небесным. Что удивительно этот процесс не прекращается до сих пор. Человечество начало догадываться о вне земном разуме и инопланетных цивилизациях, сразу же появляются гипотезы о «богах» ,которые спустились на землю и зародили человечество. Но все как и прежде: Всесильный остается скрытым.  

В настоящее время понятие игры широко используется в математике, экономике, и других науках. Здесь  все чаще применяются специальные игровые модели и игровые сценарии, где проигрываются различные варианты течения сложных процессов и решения научных и практических проблем.

Так же важную роль, особенно на начальном  этапе истории человечества, играло мифологическое познание. Его специфика в том, что оно представляет собой мистическое ( скрытое) отражение реальности, является бессознательной переработкой различных проявлений природы в образы, которыми человек отражал самого себя и свою взаимосвязь с обществом. Таким образом, в рамках мифологии вырабатывались определенные знания о природе, Вселенной, о самих людях, о структуре их бытия, формах взаимосвязи между ними. Еще с древних времен люди знали (речь идет о жречестве), что развитое мифологическое мышление - это не просто безудержная игра фантазии, а своеобразное моделирование мира, позволяющее фиксировать и передавать опыт поколений. Причем мифы содержат в себе многоуровневый пласт информации, в котором имеет место быть конкретика и так же метафоричность, что воспринимается мифологическим мышлением, с его способностью к обобщению, классификациям и логическому анализу. И что не стыкуется на одном уровне, ответ обязательно находится на другом более скрытом (мистическом), что не ставит в тупик человеческое сознание, а как бы олицетворят собой стену плача, после определенных попыток мольбы и чаяний человеку с таким мышлением открывается выход по ту сторону, в совершенно иной мир познания.  
 
Следует заметить, что некоторые современные исследователи полагают, что в наше время значение мифологического познания отнюдь не уменьшается. Так, П. Фейерабенд убежден, что достижения мифа несравненно более значительны чем научные: изобретатели мифа, по его мнению, положили начало культуре, в то время как рационалисты только изменяли ее, причем не всегда в лучшую сторону. 
 
Позднее в рамках мифологии зародилась художественно-образная форма познания , которая в дальнейшем получила наиболее развитое выражение в искусстве. Хотя оно специально и не решает познавательные задачи, но содержит в себе достаточно мощный сокровенный потенциал. В жречестве искусство считалось важнейшим способом раскрытия истины, возьмите для примера ритуальные церемонии, что в последствие перешло в религию, то есть слепую веру в эти очистительные обряды, что привело к потери сокровенного смысла производимых действий. Мифологическое сознание очень важный элемент познания, это определенный инструмент познания который находится непосредственно в исследователе. При помощи этого инструмента он может непосредственно окунуться в тайны мироздания, ведь научный метод познания подразумевает, что говорить и исследовать можно только то, к чему прикоснется рука. Искусственно созданные инструменты в таком случае не позволяют ученому непосредственно прикоснуться к исследуемому объекту, то есть несут в себе некое искажение восприятия самого ученого, и на основе полученных хоть и близких (приблизительных) данных он производит заключение, что приводит к не совсем корректной (с определенной долей погрешности) воображаемой картине мира. Личностное знание - это не просто совокупность каких-то утверждений, но и переживание индивида. Личность живет в нем «как в одеянии из собственной кожи», а не просто констатирует его существование. Тем самым в каждом акте познания присутствует личный вклад познающей личности, и что эта добавка не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания. Но такая добавка может придать знанию чисто субъективный характер, если у личности одеяние кожа (на иврите клипа – нечистые силы) не очищено. То есть не произведена настройка, очистка восприятия, от личностных привязок, ограничениях, что ведет к искажению, и далее к разделению полученных результатов между индивидуумами. Что значит разделение? Это результаты, не совпадающие между собой, то есть имеющие разное значение, отсюда и разногласия и спор, как сказано «перестали понимать друг друга, говорить на разных языках и т. д.»

Таким образом говоря о формах знания, нельзя обойти вниманием достаточно известную концепцию личностного  знания. Знание по этой концепции - это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства и особых инструментов. Поскольку науку делают люди, то получаемые в процессе научной деятельности знания (как и сам этот процесс) должны так же быть доступны для проверки, безусловно с учетом индивидуальных, изменчивых и, как правило, неконтролируемых ассоциаций, и соответственно с личностным подходом к его трактовке и использованием, то есть собственное осмысление этого знания в контексте специфических черт характера самого исследователя. Вот здесь возникает еще одна из древних форм познания, генетически связанная с мифологией, это философское и религиозное познание. Особенности последнего определяются тем, что оно обусловлено непосредственной эмоциональной формой отношения людей к господствующим над ними земными силами, будь то природные или социальные. Будучи мистическим отражением последних, религиозные представления содержат в себе определенные знания о действительности, хотя нередко и превратные, то есть овеществленные. Достаточно мудрой и глубокой сокровищницей религиозных и других знаний, накопленных людьми веками и тысячелетиями, являются, Святые писания. Однако религия (как и мифология) не воспроизводили знание в систематической и, тем более, теоретической форме. Она никогда не выполняла и не выполняет функции производства объективного знания, носящего всеобщий, целостный, самоценностный и доказательный характер.

2. Сущность  события.

Содержание смысла события  не сводится ни к содержанию смысла волевых поступков участников события, ни к их субъективному пониманию этого события. Человек, вступая в общение с Другим, понимает смысл каждого своего волевого действия и посвоему понимает ответные действия Другого. Однако реальное взаимодействие участников события есть нечто иное, чем действие каждого из них, соответственно и смысл взаимодействия не сводится к смыслам действий каждого из участников. Этот смысл поразному раскрывается как для каждого из участвующих, так и для сторонних наблюдателей, более того, он имеет в себе потенцию иных своих смысловых выражений, которые могут быть так и не восприняты никем.

Иначе говоря, событие как таковое  содержит бесконечную потенцию своих  смысловыражений, а понимаемые отдельными людьми смыслы этого события лишь граница определенности, очерчивающая горизонт смыслополаганий. Событие возникает не тогда, когда происходит эмпирический контакт, но тогда, когда взаимообщение как онтологически самостоятельное явление обнаруживает собственную сущность. В умопостигании эта сущность уже является вещью. Эмпирически событие связано лишь с конкретным моментом времени и не является вещью. Вещью событие может стать лишь в том случае, если его сущность сможет существовать в разных моментах времени, оставаясь безотносительной к его течению.

Возьмем встречу двух человек. Это событие едино, но происходит оно с двумя людьми, каждый из которых воспринимает его посвоему. Событие объединяет разрозненные явления, сопровождающие действия встретившихся, в единое целое. Пока мы обнаруживаем реальное взаимодействие в событии только в определенном моменте времени, оно остается событием и не переходит в вещь. Но каждый из участников события продолжает и в дальнейшем обращаться к нему по памяти и в этом обращении заново претерпевает его влияние. Событие не только может непосредственно воздействовать на его участников в конкретном моменте времени, оно продолжает опосредованно через память и дальше воздействовать на них.

Благодаря этому событие не тождественно своему феноменальному срезу в отдельном  моменте времени. Горизонт энергийного воплощения события не ограничен ни отдельным моментом, ни последовательностью течения времени. Благодаря этому можно говорить о потенции энергийного воплощения события, образующего вневременную целостность, это есть обретение событием новой сущности, превращающей его в вещь.

Если бы не было свободного обращения  к событию по памяти, то его воздействие  не простиралось бы дальше непосредственной длительности. В этом случае событие  осталось бы только событием и не переходило бы в вещь. Это означает, что событие становится вещью только в случае волевой обращенности к нему свободных субъектов. Вне этой волевой обращенности все неодушевленные вещи вновь сольются в едином становлении событийного потока жизни (как это представлено в абхидхарме буддизма).

Энергийное взаимообщение воли человека и энергий события порождает  сущность неодушевленной вещи. Энергийность событий и неодушевленных вещей  первична, а их сущности вторичны. Первичный  слой вещей мира человек обнаруживает в самоприсутствии как собственные орудия. Будучи орудиями, они производны от событий деятельности человека.

Человек обнаруживает собственное  присутствие в любых событиях своей жизни, например, в событии, когда он пишет за столом. В этом событии феноменальное разнообразие он объединяет в целостность, которая способна выражать себя в новых энергийных полаганиях. Здесь волевое действие человека направлено на смысл того, о чем он пишет, а также на орудия, которые делают возможным воплощать этот смысл на бумаге. Каждая направленность на орудие порождает свой собственный горизонт энергийных выражений события, и одним из таких горизонтов является конкретный элемент события стол как орудие для письма.

При этом человек может вычленить  тот же самый горизонт смыслополаганий  и в других событиях, обнаруживая тем самым в них один и тот же стол. Сущность стола составляет потенция энергийно выражаться в разных ситуациях в пределах полагаемого человеком горизонта определенности энергийных выражений. Эта сущность определяет самотождественность вещи в разных событиях.

Поскольку сущности вещей обнаруживаются благодаря волевой направленности человека, взаимодействующего с энергиями  событий, то способов расчленения мира на вещи может быть бесконечно много, и каждая культура предлагает свой вариант. В соответствии с этим мир расслаивается на множество мироописаний, каждое из которых образует целостный космос.

3. ЧЕЛОВЕК И ИСТОРИЯ  

В поисках смысла человек  часто обращается к истории, в  ней пытаясь найти подсказку  и разгадку тайны собственного бытия. Больше всего люди ценят и любят историю в эпохи стабильности и размеренного темпа жизни. Тогда история предстает как ретроспектива общественного развития, беря начало в глубокой древности и придвигаясь вплотную к настоящему моменту. Какой удивительной силой обладают тогда даты, события, «вехи» истории, активные и энергичные делатели истории, ее творцы - полководцы, вожди, бунтари.  Несколько меркнет ее блеск в периоды общественных катаклизмов, смут и трагедий. В это время человек достаточно отчетливо осознает шаткость устоев и  условность ценностей, ориентированных на внешнее бытие. История при этом как бы прерывается. Будучи доселе непрерывным восхождением к настоящему, в эпохи потрясений история отступает и вытесняется из настоящего. Ссылки на аналогичные события в прошлом не утешают в трудные времена, так как не уменьшают напряжения и подавленности человека. История утрачивает терапевтический эффект. Духовно чуткие люди, независимо друг от друга отмечали, что, например, Достоевского невозможно читать во время войны - он оскорбляет. Аналогично дело обстоит и с историей. Она превращается в  пародию на жизнь в трагических обстоятельствах.  Нет ли здесь, в эти периоды намека на суть истории, не проступает ли в болезненные для человечества времена - в состоянии обостренной чувствительности - правда об истории. Я думаю, что да - так именно и происходит. Хотя трагичность - ложное для человека состояние, ложное, в первую очередь, мнимой высотой духа (дух высок в смирении и любви), но в трагическом присутствует пограничность бытия, что дает возможность увидеть отблеск истины. Нелепость и неутешительность истории в эпохи общественных сломов, которые обнажают бессмысленность устремлений человека к обладанию общественно значимыми, но личностно пустыми ценностями, выдают и бессмысленность истории как таковой. Справедливости ради надо сказать, что история не вовсе не имеет смысла, она не имеет его для духовно развивающегося человека. Еще точнее: для человека, растущего духовно, имеет смысл история совершенно иного содержания, но об этом - ниже. В отношении же общественного развития история обладает смыслом и содержанием. Общественный смысл истории восходит к сущности общества как коллективного отчужденного. Общество не просто состоит из индивидов, но из индивидов, поступившихся своей индивидуальностью. В той мере, в какой человек остается самим собой, он не есть общественное существо. Тем самым, общество представляет собой нечто усредненное от содержания каждого из людей, его составляющих; причем содержания, уже лишенного самого ценного, что есть в каждом человеке. Это не вина общества, но и человек здесь ни при чем. Общественные ценности, задающие приемлемые для общества параметры вхождения всякого человека в общественное бытие, всегда много ниже личностного содержания человека. Образуя общество, люди оставляют «у себя» все личностно ценное и привносят в общество некое усредненное содержание, общее всем, что в совокупности и образует общество. Общество именно потому может считать историю чем-то реальным, объективно ценным, что история общества есть генезис коллективного усредненного. Всякий же человек не узнает себя в этой, общественно значимой истории. Для него история есть «история других», живших ранее, живших не так, как он; для него история есть история человечества, но не человека. Ощущение посторонности истории присуще всякому развивающемуся человеку; история есть «ничья история». Хотя на поверхности все обстоит как раз наоборот: развивающийся человек, развивается, опираясь на историю, историю культуры, в частности, - но таким процесс духовного развития видится только извне. Человек существо непростое: он, скорее, принадлежит вечности, чем времени, в котором живет. Принадлежность вечности делает весьма условным значение истории для человека. Она реальна в той мере, в какой человек соглашается быть человеком истории, то есть временным человеком. Что при этом он совершает подлог, изменяет себе - очевидно. Задача человека - выделать себя в «вечного» человека, а согласие на временность подменяет эту цель. Вечность не нуждается в истории; ее временной ход совсем иной: она пребывает, а не проходит. Можно возразить, что мы не знаем вечности: обладает ли она актуальным бытием или она складывается из уже прошедшего времени или она - то время, что еще не наступило. Если же мы не знаем вечности, то как можно говорить о «вечном человеке»? Древние мыслители, которые и в самом деле были «стихийными материалистами», считали, что человек вечен, бесконечен и всемогущ в силу того, что он есть «микрокосм», в котором в свернутом виде содержится весь мир, и поэтому можно в некотором смысле говорить о тождественности человека миру: коль скоро этими абсолютными характеристиками обладает мир, то они присущи и человеку. Так древние объясняли вечность человека; объясняли неправильно, но надо признать, что чувствовали человека глубоко: «вечность» человека была для них очевидной. Перенесение акцента с античной тождественности человека миру - материальной по существу - на духовное единство человека с Богом коренным образом изменило содержание «вечности» человека и статус мира для человека. Мир стал не бульшим человека, каковым был ранее, но мйньшим; он стал сценой, на которой развертывается жизнь человека. Это повлекло за собой изменение основных характеристик мира в их значении для человека: стало не важным вечен ли мир - вечно человек может жить и в невечном мире, если живет не только и не столько в мире, сколько в Боге. «Онтология» христианства такова, что сотворенный Богом мир не вечен, но вечен Бог, и вечность человека связана с его, человека, способностью (и обязанностью, вместе с тем) приблизится к Богу, прикоснуться к Его вечности. История, как история взаимоотношения человека и мира, история трансформации человеком мира, - а именно такова светская история человечества - только в очень малой степени имеет значение для человека. А именно: все многообразие исторического опыта человечества показывает, что полезно и что нет духовно развивающемуся человеку. Но усмотреть эту пользу и этот вред нельзя, всматриваясь в светскую историю взглядом, духовно непросвещенным: все в истории можно повернуть и так, и этак. Поэтому для человека в истории нет большого смысла - его и не находят и говорят: в жизни нет никакого смысла. Да, в такой жизни смысла нет. И потому все относительно: как ни жить - все не так и все, в конечном итоге, плохо. Дело даже не в том, что в истории человечества мало человеческого, мало на что может опереться человек в своем развитии: ни на войны же в самом деле или пытки людьми друг друга ему ориентироваться, ни на напыщенных же вождей и полководцев, приносящих целые нации в жертву своему честолюбию. Но сама по себе ссылка на эти сомнительные реминисценции истории представляют собой  слишком поверхностную критику истории (вдобавок, сказанному можно возразить, что в истории были не только войны и пытки, но были и поиски гуманистических путей развития общества и человека, были взлеты самопожертвования, стремление к равенству, свободе, достойной жизни на земле и т.д.). Истинная критика состоит в ином, а именно, в том, что история является историей человека и человечества, исходящих из самодостаточности человека, из его объективно данной естественно-натуралистической сущности, которая, разворачиваясь, и образует историю. Иначе сказать, человек сам творит свою историю, опираясь только на себя и свои трансцендирующие возможности (человек здесь у нас тождественен человечеству). Человек при этом является единственным активным, разумным, обладающим духом существом - он не нуждается ни в какой иной силе и ни в ком (чем) ином вне себя; он опирается на себя - и все успехи принадлежат ему, как и неудачи.  Но таков ли человек? Что это вдруг экзистенциализм заговорил о «брошенности человека», об «одиночестве в мире», об «онтологическом несчастье», - экзистенциализм, пытающийся, поначалу, исполнить гимн человеческой самости и научить человека жить осмысленно? Почему это человек, активно строящий себя, общество, человечество, прилагающий к тому, очень часто, все свои силы, вдруг чувствует себя несчастным и одиноким, находит себя посторонним всему, что он сам же и создал, не соглашается жить в этом «чудовищном мире», противостоящем человеку и «разрушающем» человека? С чего бы это все? Если человек является единственно активным существом, самосозидающим свое бытие, то кому адресовать все эти претензии, как ни к себе? Можно, конечно, как это делают многие неглупые философы, сослаться на отчуждение, глобально царствующее  повсюду и почти всегда, но я хотел бы призвать этих философов к честности и последовательности: глубже надо вникнуть в это  самое отчуждение - и что тогда останется от его объяснительной и обоснующей силы? История не потому поверхностна и пуста или, согласно иному взгляду, - чудовищна, что неадекватна самой себе (что могло бы потребовать иную, более верную историю - историю человека); она неудовлетворительна именно по существу - здесь она честна. История, как история только человека и человечества, лишена смысла потому, что утрачивает видение своей внутренней сущности, каковой является духовная борьба добра и зла. Еще правильнее будет сказать, что история лишь тогда обретает смысл, когда понимается как видимая проекция, невидимой брани, которую человек, опираясь на помощь Бога, ведет с силами зла, через человека же и проявляющимися: поэтому человек ведет борьбу с самим собой, ибо именно он является ареной борьбы света и тьмы. Можно вернуться, поэтому, к пониманию истории как истории человека. Гуманистическая традиция, вообще говоря, так и понимает историю: история есть история личности. Но различия между таким видением истории и только что вкратце изложенным нами состоит в различном понимании сущности человека: у гуманистов человек --свободное, ответственное и творящее себя существо, а у нас человек - Божье творение, но отпавшее от Бога и потому ставшее ареной борьбы добра и зла, и при этом остающееся свободным, ответственным и созидающим себя существом. Здесь вся разница состоит в том, что если в первом случае духовное в человеке имеет естественно-историческое происхождение, то во втором - сверхъестественное, если в первом - духовное есть суть человеческое, то во втором - духовное суть божеское. Не лишне заметить, что термин «дух», при определенной духовной просвещенности, с очевидностью свидетельствует о себе сам - он вырождается в метафору, в собирательный абстрактный образ вне Бога: все высокое, чего достиг человек в историческом развитии, в этом случае, и есть «дух», «духовное», т.е. дух созидается человеком, и духовное есть суть высокое в человеке, развитое им самим; иначе сказать: духовное есть результат естественно-исторического развития человека. При бытии человека в Боге, дух есть то, что делает человека подобным Богу - дух есть то, что Бог «вдохнул» в человека при его создании, т.е. дух имеет божественное происхождение. При этом втором подходе история есть история духовного развития, «история» духа человека. Такое понимание истории не лишено своих внутренних сложностей. Дух, вообще говоря, вечен, и потому временные перемены не существенны для него. Но дух в человеке пребывает (во время его, человека, земного существования) временно, и время, а точнее сказать то, что сделает человек с собой во время пребывания в нем духа, - важно для духа человека. Собственно, здесь и разгадка тайны вечности - временности человека: если дух человека на земле развивается, вследствие правильного поведения человека, то временное земное бытие человека со-бытийствует вечному Божьему и человек делает себя сопричастным Его вечности, а если человек духовно не развивается, вследствие неправильного поведения, то человек также «строит» свою вечность, но вечность адских мук. Отсюда, единственно значимой историей человека является история его (вот этого человека) духовного развития. Так как такое развитие осуществляется не во внешних формах (хотя видимо оно разворачивается именно в них), а в «пространстве» его духа, то внешняя история, существуя, не существует. Она является историей «вытесненного духовного», историей патологии духа - такова ей и цена. Видеть в ней смысл есть признак если не безумия, то слабости собственного духа - бесспорно. В существовании истории нуждается неглубокое сознание, соответствующее слабому духу. Ссылаясь на исторические аналогии, такой дух находит самооправдание своего духовного бездействия. Но духовное бездействие есть смерть духа в земном человеке. Про такого и говорят: заживо мертв или живой мертвец; в нем мертв не только дух, но и душа. Специфической свободой обладает такой человек: ему все можно, именно такие люди активно творят зло, издеваются над другими, являются негодяями и, однако, по-видимости, благоденствуют и преуспевают. Бог оставил их, хотя это большая тайна - как всеблагой Бог может оставить грешника? Наверное, оставил, как сознательно творящего грех и радующегося греху. Поэтому еще правильнее будет сказать, что история в ее распространенном смысле принадлежит этим живым мертвецам: они ее делают, они же в ней живут. Но если такую историю делают живые мертвецы, люди злые или в лучшем случае - люди заблудшие,  то не есть ли история не что иное, как развертывание зла, т.е. история тоже духовная, но история духа зла. Преимущественно, так и обстоит дело. Но если быть совершенно точным, насколько это возможно, то имеют место две параллельные, и даже не параллельные, а совмещенные, вдвинутые друг в друга истории: одна история зла, а другая - история борьбы с ним, его искоренения. Объединено же это в одну -  историю, о которой говорилось выше - историю борьбы добра и зла; ареной этой борьбы является человек; общество и природа - также вовлечены в эту борьбу, но опосредованно, через человека. Сводя воедино обозначенные грани и аспекты истории, можно сказать, что история - реальная и значимая для человека история, есть история духовного роста каждого человека, рост же этот совершается в процессе борьбы человека с силами зла (различить, что есть зло, а что - добро часто нелегко человеку, но растущий человек просвещается Божьей благодатью и, по мере духовного взросления, все более и более способен различать их). Таковы смысл и содержание истории. Именно поэтому история всегда есть история вот этого человека и лишь постольку, поскольку он духовно развивается. История всегда личностна, потому, что нет двух одинаковых «сценариев» борьбы добра и зла, эта борьба специфична для каждого человека, так как каждый находится на своем этапе духовного взросления. Но есть и общее, что позволяет духовным учителям учить, намечая узловые моменты и основные этапы восхождения в духе и победы над грехом (см., например, творение Иоанна Лествичника «Лествица»). В таком восхождении человек напрягает все свои силы, но, как не устают повторять святые отцы, своих сил у человека для такого дела всегда не хватает. Человек, каков бы он ни был сильный, умный, смелый, честный - мал для подобного восхождения; можно сказать даже, что чем человек более преуспел в данных качествах, тем опаснее для него ситуация - он склонен полагаться на себя, и впадает в гордыню, которая вообще закрывает ему путь наверх. В «Невидимой брани» Никодим Святогорец писал об этой очень распространенной ситуации: «Со времени преступления прародителя нашего мы, несмотря на расслабление своих духовно-нравственных сил, обыкновенно думаем о себе очень высоко. Хотя каждодневный опыт очень впечатлительно удостоверяет нас в лживости такого о себе мнения, мы в непонятном самопрельщении не перестаем верить, что мы нечто, и нечто немаловажное». Такое самопрельщение и самополагание опасны, так как ведут человека к новым грехам и ошибкам, а также закрывают человеку доступ к благодатной помощи Бога, вне которой человек не может совершить ничего доброго. Но как раз из такого состояния самопрельщения человеком и творится земная история. Крайне редко в ней бывают эпизоды иного рода, когда смиривший себя человек, и потому обретший способность делать нечто в согласии с волей Бога, совершает действие благое, духовно доброе и поистине значимое. Хайдеггер, не лишенный определенного понимания этой ситуации, потому и смог сказать: «История редка. История имеет место лишь тогда, когда в изначальном смысле решается сущность истины» (согласно М.Буберу в его «Затмении Бога»). Но Хайдеггер сам из гордых мыслителей, отсюда это его: «…в изначальном смысле решается сущность истины». Истина проста, но простоты мало гордым мыслителям, как мало ее гордым художникам, писателям, поэтам, творцам вообще. Страсть к творчеству, с некоторого времени охватившая человечество, есть всего лишь попытка подменить жизнь, - в ее кристально ясном, но ужасном грешному человеку содержании, - вымученным «творческим порывом», позой, декорацией, ширмой. Что может творить человек, кроме себя самого? Все остальное - ложь, прельщение. Но творение себя самого трудно, внешне мало заметно, доставляет немного славы. К тому же предельно ответственно. Ведь результат - не пьеса, не полотно; результат - сам человек, а что ты с собой сделал, в какую сторону продвинулся, к добру или ко злу? Как узнать, если совесть молчит, и полагаешься на себя, а Бога не чувствуешь и знать не хочешь? Положение, в самом деле, трагическое.  Да, это верно, что история творится человеком, история и есть череда творческих актов заблудшего человечества. Человек творит свою историю, только чем дальше, тем труднее ему дышать в этой творческой атмосфере. Избавиться от этой безысходности можно, как можно все человеку. Только надо платить настоящую цену. Надо отказаться от самости, от полагания на себя. Но, скажут, ведь это утрата себя. Нет, не утрата, а обретение. Трудность заключается в том, что человек не готов обрести себя такого. Всей историей он научен другому: чем он «самее», тем он ближе к себе, тем более он выражает себя. Себя кого? Начитавшегося и переизлагающего прочитанное? Прыгнувшего на два сантиметра дальше другого? Подмявшего под себя всех? Много ли радости и счастья это кому-то принесло? Человек стремится к будущему, во имя его принося жертвы и идя на недозволенные компромиссы; будущее в его представлении есть что-то лучшее, чем настоящее, оно сулит свободу и возможность показать себя достойным и добрым. В таком случае именно «здесь и сейчас» и надо себя таким показать, а то ведь и жизнь пройдет, «как прошли Азорские острова». Жить с невнятной целью и надеждой, с аморфными ожиданиями - большая победа зла. В каком-то отношении эсхатологическая перспектива придает истории смысл, но смысл запоздалый, а обратить эту перспективу к себе сегодняшнему - что было бы крайне полезно многим - опять же требует труда. Человек встроен в историю, но историю Священную, в ту, в которой время и вечность - одно и то же, в ту, где человек не может ничего и может все; а как ему жить - сказано ясно, так и надо жить.