Церковная реформа Петра I

Назначенный местоблюстителем Стефан Яворский был для церковных  кругов Москвы человеком новым и  чужим. Он принадлежал к выходцам из Малороссии, которых на Москве не слишком жаловали и православность которых была под большим сомнением. Можно сказать, что биография  Стефана (ему было тогда всего 42 года) давала повод к таким сомнениям. Его мирское имя было Семен  Иванович Яворский. Он родился в 1658 г. в маленьком местечке Явор или  Яворов в мелкопоместной шляхетской семье. Местечки с названием Яворов есть и в Галиции, и на Волыни, но биографы Стефана не смогли установить, с каким из них связано имя  патриаршего местоблюстителя. Отец Стефана еще в ранней молодости  переселился в деревню Красиловка близ Нежина, чтобы избежать преследования  со стороны униатов. Приблизительно в 1673 г. Стефан поступил в Киево-Могилянскую  коллегию, где проучился до 1684 г. Здесь на него обратил внимание его  учитель, иеромонах Варлаам Ясинский, ставший позднее архимандритом  Киево-Печерского монастыря (1684–1690), а  затем — Киевским митрополитом (1690–1707). Вероятно, именно Варлаам убедил Стефана  не довольствоваться образованием, полученным в Могилянской коллегии, и отправиться  для совершенствования знаний за границу, в одну из иезуитских коллегий, которые в те времена были известны прекрасной организацией преподавания. Варлаам сам был воспитанником  такой коллегии и потому мог лучше, чем кто-либо другой, рассказать о  них молодому Яворскому. В последующие  годы Яворский изучал философию во Львове и Люблине, а затем богословие в Вильне и Познани. Чтобы поступить  в иезуитское училище, Яворский, как  и другие его современники, должен был принять унию или католичество и получил при этом имя Симеон—Станислав. На юго-западе России это было делом  обычным. Впрочем, учителя-иезуиты мало верили в то, что перемена вероисповедания  происходила по убеждению; во многих случаях по окончании коллегии учащиеся снова возвращались в православие. Что касается Яворского, то католическая выучка не прошла для него бесследно. Вернувшись в 1689 г. в Киев, он снова  принял православие, но римско-католическое влияние присутствовало в его  богословских взглядах всю жизнь, сказавшись особенно сильно в его резком неприятии  протестантизма, что позднее сделало  Яворского противником Феофана  Прокоповича. Эти факты из жизни  Яворского послужили в дальнейшем для его врагов поводом называть его «папистом». В Киеве Стефан снова встретил Варлаама Ясинского, который не изменил своего расположения к нему. Весьма вероятно, что именно Варлаам посоветовал Стефану  принять постриг, считая монашество наилучшим путем в жизни и  наиболее благоприятным для карьеры  ученого. В 1690 г. Ясинский стал митрополитом Киевским. Он не забыл Яворского, вступившего  с именем Стефана тем временем в Киево-Печерский монастырь, и  определил его в Киевскую коллегию сначала учителем риторики и поэтики, затем, в следующем 1691 г.,— префектом  и профессором философии, а позднее  и профессором богословия. В эти  годы Яворский познакомился с учившимся  в Киевской Академии Феофаном Прокоповичем. Стефан стал известным проповедником  и в конце концов сделался настоятелем Николо-Пустынского монастыря, который тогда находился еще вне Киева.

Когда митрополит Варлаам  в январе 1700 г. направлял к патриарху  Адриану посла по делам Киевской митрополии, то в числе сопровождавших был и игумен Стефан Яворский. Едва ли Стефан мог предполагать, что, покидая  Киев, он только начинает свою карьеру, вступает на путь, который возведет его на головокружительную высоту, но окажется и столь тернист. Он не пробыл в Москве и нескольких недель, как благодаря неожиданному происшествию на него обратил внимание молодой  царь. Случилось так, что как раз  в это время умер один из ближайших  сотрудников царя, боярин Шеин, и  Петр пожелал, чтобы была произнесена  подобающая надгробная речь, ему рекомендовали  игумена Стефана Яворского из митрополичьего посольства. Сказанное  Стефаном надгробное Слово, так же как  и сам оратор, столь понравилось  Петру, что уже через неделю-другую он обратился к патриарху Адриану, желая, чтобы Стефана поставили  на какую-либо из епископских кафедр поближе к Москве. Однако Яворский вовсе не собирался становиться  епископом, о чем можно заключить  из письма патриарха к царю от 17 марта 1700 г., хотя в конце концов Стефану  пришлось подчиниться воле Петра, и  он был рукоположен в митрополита  Рязанского и Муромского. Не вполне ясно, почему Стефан противился принятию епископского сана. Позднее он сам  объяснял царю свою нерешительность  тем, что во время болезни дал  обет принять схиму и весь остаток  жизни провести в монастыре и  не хотел нарушать этого обета. Думается, правильнее предположить, что колебания  и неуверенность, свойственные Стефану  и позднее, когда он стал главой Русской  Церкви, проистекали из его непостоянства  и слабохарактерности. Будь Стефан решительней и энергичней, будь он в состоянии прямо и открыто  объясниться с Петром, который  ценил эти качества, то, возможно, и действия Петра в церковной  области были бы иными, и Стефан стал бы настоящим сподвижником царя. Но именно отсутствие названных качеств  помешало Стефану сблизиться с Петром, более того — сделало его скрытым  противником царя. Отношения их с  каждым годом ухудшались, что отрицательно влияло на весь ход церковных дел[41].

Вскоре после поставления  Яворского в митрополита возникло дело Григория Талицкого, автора «тетрадей», по своему содержанию близких к писаниям старообрядцев. В «тетрадях» этих, по утверждению свидетеля, имелись  различного рода неподобающие высказывания о царе, которые и слушать нельзя. Талицкий в самом деле называл  Петра антихристом, а Москву —  Вавилоном. Он успел написать две  «тетради»: 1) «О пришествии в мир  антихриста и о летех создания мира до окончания света» и 2) «Врата». Арестованный Талицкий на допросе признал, что писал против царя «воровские»  слова, в которых «запрещалось народу слушать Петра и платить подати». Он сказал также, что свои «тетради»  «бросал в народ безденежно». На допросе выяснилось, что находившийся в Москве Тамбовский епископ Игнатий  благоволил Талицкому и радовался, читая его «тетради». Князь Ромодановский, глава Преображенского приказа, пытал Талицкого, а Стефану было поручено поучить его и заставить покаяться в своем «воровстве». Талицкий сознался во всем и был сожжен на костре. С целью опровержения ходивших в народе слухов о явлении антихриста Стефан некоторое время спустя написал сочинение, вышедшее из печати в 1703 г. под названием «Знамения пришествия антихристова и кончины века»[42]. Участие Стефана в следствии и быстрое признание Талицкого усилили симпатию царя к Яворскому, и 16 декабря 1700 г. Стефан был назначен местоблюстителем патриаршего престола.

б) Как уже говорилось, полномочия Стефана в области церковного управления были меньше патриарших. Но даже и здесь он на каждом шагу, и со временем все больше, ощущал вмешательство государственной власти. В его обязанности как местоблюстителя входило попечение о замещении епископских кафедр. За время его местоблюстительства многие кафедры оказались заняты малороссами, во-первых, потому, что Стефан знал, как Петр ценил их ученость, а во-вторых, потому, что и самому ему по собственному опыту была известна разница между великорусскими и малороссийскими архиереями[43]. Петр назначил Стефана также протектором московской Славяно-греко-латинской Академии, где тот ввел в число предметов латынь, а к преподаванию привлек ученых из Киева. Среди них был и ставший впоследствии архиепископом Феофилакт Лопатинский, который получил пост префекта (1706–1722) и принадлежал к самым искренним почитателям и приверженцам Стефана.

Указы от 16 декабря 1700 г. об упразднении  патриаршего управления и о восстановлении Монастырского приказа (24 января 1701 г.) сузили поле деятельности Стефана  и в Рязанской епархии, и в  бывшей Патриаршей области, которая  была подчинена ему как местоблюстителю. Это было тем более ощутимым, что  возглавивший Монастырский приказ боярин И. А. Мусин-Пушкин часто вмешивался в дела духовного управления, подлежавшие  власти местоблюстителя. Сам Петр мало заботился о соблюдении установленного им разграничения полномочий, издавая  через Монастырский приказ от своего имени указы об исповеди, посещении  церкви по праздничным дням, обучении детей духовными лицами, учете  не являющихся к исповеди, и о  рукоположениях во архиереи при замещении  вакансий[44]. Зависимость местоблюстителя  от государственной власти сделалась  особенно заметной после учреждения Сената как верховного правительствующего органа. Указ о Сенате от 2 марта 1711 г. дает представление о тех больших  полномочиях, которые предоставил  ему Петр: «Повелеваем всем, кому о том ведати надлежит, как духовным, так и мирским... что Мы, для  всегдашних Наших в сих войнах отлучках, определили управительный  Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как Нам Самому, под жестоким наказанием или и  смертию, по вине смотря»[45]. Именно заключавшаяся  в указе неясность, в чем и  каким образом духовенство обязано  подчиняться Сенату, дала последнему возможность вмешиваться в те дела Церкви, которые, по его мнению, были в его компетенции. При внимательном ознакомлении с фактами вмешательства  Сената в управление Церковью видно, как широко толковал он свои полномочия, не принимая во внимание указ от 16 декабря 1700 г., в котором была определена область, подлежавшая особому управлению местоблюстителя. Отныне решение собственно церковных дел зависело не только от указов самого царя, что часто бывало и при патриархах, но еще и от чисто административного органа, а это было уже совершенно чуждо Московской Руси. В период местоблюстительства Сенатом было издано немало распоряжений, свидетельствующих об изменениях в положении высшего церковного управления и о его зависимости от Сената. Характерно, что эти распоряжения касались вовсе не каких-то пограничных вопросов, затрагивавших как государственную, так и церковную сферу, а главным образом вопросов духовного окормления верующих. Так, например, вопрос о кандидатах на священнические места, т. е. вопрос чисто церковный, рассматривался освященным Собором совместно с Сенатом. В 1715 г. Сенат распорядился о возведении некоторых монахов в архимандриты, повелев совершить его в Александро-Невском монастыре. Строительство храмов и распределение святого мира происходили также согласно указам Сената. Киево-Печерская лавра была объявлена ставропигией — и снова указом Сената. В 1716 г. в качестве дополнения к указу о восстановлении Монастырского приказа последовал новый указ — об обязательной ежегодной исповеди и о составлении списков тех лиц (подозреваемых в принадлежности к расколу), которые уклонялись от нее. Эти списки должны были доставляться поповскими старостами не только епископам, но и губернаторам, а последние были уполномочены наказывать не являющихся к исповеди. Сенат же ввел наказания за праздные разговоры в церкви во время богослужения[46]. В Сенате обсуждались вопросы веры и мероприятия против вероотступничества и раскола, он же издавал и соответствующие указы. Как будет сказано ниже, проблема раскола считалась, по-видимому, в равной мере и церковной, и государственной — взгляд, идущий еще от указа 1685 г. Указ от 8 февраля 1716 г. облагал старообрядцев двойной подушной податью, и уже в нем велено заводить списки на них[47]. Сенат обращал свое внимание также на распространение веры. Он издавал указы об обращении в православие татар и других инородцев, определяя для новокрещенцев уменьшение податей и выделяя Казанскому митрополиту специальные денежные суммы для поддержки готовых принять крещение, а также на построение и обустройство церквей. И одновременно Сенат в тех же указах запрещал крестить представителей других исповеданий и иностранцев[48]. В области прежнего церковного управления, перешедшего в 1701 г. в ведение Монастырского приказа, распоряжения Сената не были чем-то необычным, так как и сам Монастырский приказ представлял собой светское учреждение. Ранее, до основания Сената, Монастырский приказ был самостоятельным органом, подчинявшимся только указам царя.

М. Горчаков, изучивший историю  Монастырского приказа, замечает, что  после его восстановления в прежнем  виде «главная деятельность возобновленного  приказа обращена была к вопросу  о переводе церковных вотчин и  доходов в заведование государством... По положению своему в ряду других государственных учреждений петровский Монастырский приказ 1701 г. явился высшим, центральным для всей России по особому  ведомству, учреждением, специально посвященным  в общем итоге его деятельности преобразовательным целям Петра по отношению к Церкви». Деятельность Монастырского приказа, учрежденного в 1701 г. и просуществовавшего до середины 1720 г., приходится в точности на период местоблюстительства. Он был ликвидирован 17 августа 1720 г. с введением коллегий, в компетенцию которых перешли и дела Монастырского приказа[49]. Передача управления церковными вотчинами Монастырскому приказу вызвала чрезвычайное недовольство среди духовенства. О сколько-нибудь энергичных возражениях со стороны Стефана Яворского ничего неизвестно. Протест Нижегородского митрополита Исаии (1699–1708) против деятельности дьяков Монастырского приказа стоил ему по распоряжению Петра кафедры: в 1708 г. Исаия был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь. Монастырский приказ начал свою работу с выяснения размеров патриарших, архиерейских и монастырских вотчин и казны. Результаты были занесены, согласно еще одному приказу Петра, в переписные книги 1701 г. На этот год в ведении Монастырского приказа числилось 137 823 крестьянских двора (церковные вотчины Псковской и Астраханской епархий и Сибири в это число не входят, поскольку они находились вне компетенции Монастырского приказа)[50]. Тотчас, однако, встал вопрос о содержании епископских кафедр и монастырей. Указом от 30 декабря 1701 г. для монахов, как начальных, так и подначальных, устанавливался рацион в 10 рублей и 10 четвертей хлеба. В связи с военными расходами он был сокращен наполовину по указу от 1705 г. и Табели 1710 г., оставаясь таковым до штатов[*] 1724 г. На пропитание, одежду, хозяйственные и прочие расходы епископов средства выделялись по-разному; Табелью 1710 г. в них были внесены очередные изменения. Так, например, архиепископу Ростовскому было положено содержание в 1000 руб.[51

]Приняв на себя управление  церковными вотчинами, Монастырский  приказ постепенно часть их  утратил. По указу Петра доходы  от некоторых монастырских владений  направлялись на содержание различных  ведомств, как, например, Морского  ведомства, Преображенского приказа,  а также всякого рода фабрик. Другая часть монастырских вотчин  была отписана «на государя».  Кроме того, Петр имел обыкновение  весьма щедро одарять бывшими  церковными имениями своих приближенных. Некоторые земли Монастырский  приказ отдавал в аренду с  целью получения бóльших прибылей  — если, конечно, арендная плата  превышала те доходы, которые  эти земли приносили под управлением  самого приказа. Нередко при  этом случалось, что Церковь  за определенную арендную плату  возвращала себе свои собственные  земли. Такой способ извлечения  доходов появился вскоре после  учреждения Монастырского приказа,  а с выходом Табели 1710 г. он  стал обычным явлением, как отмечает  М. Горчаков[52].[ ]В августе 1720 г.  Монастырский приказ был упразднен.  Колебания в политике правительства  показывают, что его намерение  овладеть церковными вотчинами  окончательно еще не созрело.  Петра интересовала не столько  юридическая сторона дела (кто  владел монастырской вотчиной  или кто ею управлял), сколько  сторона практическая. В полной  силе оставалось старомосковское  правило: «дабы казне убытку  не было». Если имения давали  больше прибыли под управлением  прежних владельцев, то вопрос  решался с обоюдного согласия.

После возникновения Сената Монастырский приказ оказался ему подчинен. Таким образом, степень ответственности  приказа стала меньше и он утратил  свободу действий. Из документальных материалов видно, что Сенат давал  Монастырскому приказу указания и получал от него отчеты. Поскольку, согласно указу Петра, Сенат являлся  высшим контрольным органом, Монастырский приказ был обязан представлять ему  месячные, квартальные и годовые  отчеты о доходах с церковных  вотчин, равно как о расходах и  прочем. Сенат же определял без  ведома Монастырского приказа бюджеты  монастырей и годовое содержание архиереям. Имеются указы Сената, регулирующие распределение церковных  доходов по епархиям, например, указ о выделении сумм на больницы и  раненых солдат[53].

Для отношений между Церковью и Сенатом характерен указ последнего от 22 января 1716 г., доведенный до сведения всех архиереев. Этим указом они под  присягою обязывались: 1) отлучаться из своих епархий лишь в крайнем  случае; 2) мягко обращаться с противниками Церкви; 3) не строить церквей более  необходимого; 4) назначать церковнослужителей только по мере потребности; 5) объезжать  свои епархии не реже одного раза в  два-три года и не вмешиваться  в мирские дела[54]. Итак, высшее церковное  управление вынуждено было терпеть  постоянное вмешательство в свои дела не столько со стороны самого царя, сколько со стороны светских государственных учреждений. Это  вмешательство стало в конце  концов обычным явлением, подготовив то положение Церкви, которое после  издания «Духовного регламента»  и учреждения Святейшего Синода получило и законное основание[55].

в) За все время местоблюстительства от Стефана Яворского как главы Русской Церкви так и не прозвучало мужественного и открытого слова в защиту ее интересов, против вмешательства и опеки со стороны царя. Причины тому заключались, во-первых, в нерешительности местоблюстителя, который не любил открытой борьбы и предпочитал скрытую оппозицию, что было свойственно и его предшественнику — патриарху Адриану; во-вторых, личные отношения между царем и Стефаном никогда не достигали той степени взаимопонимания, какая существовала, например, между Петром и Феофаном Прокоповичем. Кроме того, Стефан был до некоторой степени замешан в дело царевича Алексея, и это также послужило причиной охлаждения между ним и Петром. Перемены в их отношениях легко проследить по проповедям местоблюстителя. Из содержания или, лучше сказать, из неясных намеков и недоговоренностей осторожного проповедника видно, как нарастало отчуждение и какая вследствие этого складывалась церковно-политическая ситуация. Ранние проповеди Стефана, посвященные военным успехам Петра,— взятию Шлиссельбургской крепости, основанию Петербурга, победе под Полтавой, носят чисто панегирический характер, хотя их нельзя заподозрить в неискренности. Но это отношение к Петру и его делам мало-помалу менялось. Неудовлетворенность своим положением с течением времени стала тяготить Стефана, хотя нужно признать, что он не был ни гордецом, ни карьеристом, ни «князем Церкви» — качества, в которых упрекали его современников: Феофана Прокоповича и Феодосия Яновского. В 1706 г. Стефан ездил в Киев, откуда с большой неохотой вернулся в Москву. Когда в 1707 г. умер Киевский митрополит Варлаам, Стефан обратился с просьбой к царю освободить его от местоблюстительства и назначить митрополитом в Киев, но Петр не согласился. В произнесенной 13 ноября 1708 г. проповеди Стефан высказал некоторые намеки, из которых можно было заключить, что он не одобрял хозяйственную деятельность Монастырского приказа и гражданское управление церковными вотчинами. Упоминание о Валтасаровом пире и царе, пьющем вино из церковных сосудов, можно было понять и как намек на «всешутейший собор». Свое резкое осуждение церковной политики царя Стефан высказал в проповеди «О соблюдении заповедей Божиих», произнесенной им в день святого Алексия, человека Божия, 17 марта 1712 г. Проповедь эта не могла, конечно, понравиться Петру. В ней Стефан критиковал прежде всего создание института так называемых фискалов, которые были контролерами со стороны светской власти по делам духовного суда. Это было первым актом серьезного и открытого сопротивления правительству, совершенным публично, перед лицом собравшегося в церкви народа. Стефан позволил себе также крайне резкие замечания относительно внутреннего состояния государства, которое «в кровавых бурях волнуется». «Море свирепое, море — человече законопреступный! Почто ломаеши, сокрушаеши и разоряеши берега? Берег есть закон Божий, берег есть во еже не прелюбы сотворити, не вожделети жены ближняго, не оставляти жены своея; берег есть во еже хранити благочестие, посты, а наипаче Четыредесятницу, берег есть почитати иконы». Это был уже ясный намек на обстоятельства семейной жизни царя, на его развод с царицей Евдокией и на связь с его будущей женой Скавронской, на несоблюдение царем постов, предписанных православной Церковью. То, что Петр этот намек понял, видно из его пометок на полях текста проповеди, который поспешили ему представить: «Перво одному, потом с свидетели», т. е. Стефану следовало бы сначала поговорить с царем с глазу на глаз, а не выговаривать ему сразу прилюдно и в храме. Впрочем, в этой проповеди содержались еще намеки и другого рода, имевшие в виду отношения Петра с его нелюбимым сыном Алексеем. Свое Слово местоблюститель закончил молитвой святому Алексию, человеку Божию, в которой ясно выразилась симпатия Стефана к царевичу, откровенно не одобрявшему новшества своего отца, приверженцу прежнего старомосковского уклада, всего того, что Петр ломал и рушил. В заключение своей проповеди Стефан восклицает: «Молим убо, святче Божий! Покрый твоего тезоименника, нашу едину надежду, покрый его в крове крыл твоих, яко любимаго птенца, яко зеницу, от всякаго зла соблюди невредимо!» Хотя это было произнесено еще до открытого разрыва царевича с Петром, противопоставление отца сыну слишком явственно, а симпатии Стефана к Алексею и его взглядам вместе с критикой в адрес Петра слишком очевидны. Именно по этой причине Стефану было запрещено выступать с проповедями в течение трех лет. С этого момента отчуждение между Петром и Стефаном все увеличивалось. Сенат тем временем вызывал местоблюстителя на свои заседания, как будто тот был подчинен Сенату, и требовал от него отчета. Видя шаткость своего положения, Стефан направил Петру прошение об освобождении его от поста местоблюстителя (21 марта 1712 г.). Петр поспешил успокоить Стефана и просьбу его оставил без удовлетворения, поручив ему и далее возглавлять Церковь. Однако чувствовалось, что прежних отношений между ними восстановить уже невозможно[56]. Волнения Стефана еще не вполне улеглись, как к ним добавились новые, принесшие ему хлопоты, унижения и опять недовольство со стороны царя. Это было дело лекаря Тверитинова, в ходе которого выявилась вся степень несвободы местоблюстителя в области духовной, где на основании прежних царских указов он, казалось бы, мог действовать по своему усмотрению и с полной ответственностью.